Колесников год ходил грознее тучи — полностью подробностей не знаю, но похоже кое-что просочилось на самый верх в ЦВМУ и выше в МО. Вроде сам маршал Гречко[9] об этом узнал — может как байку в бане кто ему рассказал, а может в сводке прошло, типа вон в ВМА пытались сердце пересадить, да ничего не вышло. Видимо посчитали там наш подход к решению проблемы авантюрным, направление быстренько прикрыли. Особисты и люди из Главпура[10] нас самого начала предупреждали — какая-либо информация только в случае полного успеха. Боялись видно, что вражьи голоса злорадно запоют — в Советском Союзе провалилась попытка пересадки сердца, а вот у нас в Мире Капитала с пересадками всё ОКэй, как зуб вырвать. Нам последствий никаких — пострадавших то в этой истории нет, да и вообще полная картина известна единицам, и с каждым годом этих «единиц» меньше и меньше становится… Люди, подписавшие этот конфузный документ молчат, а сам документ мы уничтожили — всё равно он силы без той подписи не имел, чего макулатурой архивы забивать? Всё вроде тихо-спокойно… Забывается потихоньку. Но одна тайна всё же мне покоя не даёт. Невозможно это, ну абсолютно исключено и совершенно не научно. Но факт…

Знаешь, никто ему не мог сказать, что он «донором» был. Мы с Колесниковым все варианты перебрали. Некому было рассказать. А он знает! Притом знает всё с самого начала. Даже как под ИВЛ трупом лежал.

— Ну вы же сами говорили, учёный не простой, ну там КГБ вокруг всякое. Они же ему и сказали! — предположил я.

— Глупости! Не получается так.

— Ну а тётка эта?

— Нет, нет и нет! Парадокс, что он вообще её знает. А ещё больший парадокс, что всю дальнейшую историю эта иммунологша знает только со слов самого «донора»! Я ведь от неё избавился сразу после отказа подписаться. Два года спустя разыскал её — меня сильно совесть мучила. Предложил вернуться в клинику, посоветовал хорошую тему для диссертации. Она никогда не интересовалась судьбой «донора» — история в её изложении была очень простой: «донор» умер, тему закрыли, генералов надо слушаться. Так она и считала, пока «донор» уже в теперешнем виде не явился к ней ровно в тот же день, как она сказала, что он живой. А сам «донор» знает только то, о чём говорилось в его палате. И значить это может только одно: когда у него на энцефалограмме прямые линии ползли, ОН ВСЁ СЛЫШАЛ!!! Слышал и помнил…

Дерябин взял кусочек сахара и обильно полил его валерьянкой: — Ладно, поздно уже. Иди спать и не болтай много!

На Пятом Факультете в Академии учились одни иностранцы, но готовили из них тех же военврачей. Поэтому и программа у них была весьма схожей с нашей, ну разве за исключением секретных лекций — им особо щепетильную военную информацию не давали. В остальном всё как у нас, даже физподготовка с приличными нагрузками. А это значит, что и обязательный медосмотр им полагался. Правда на медосмотре чувства "импортных слушателей" щадили. С нашим курсантом как — загнали курс в поликлинику Академии, раздели всех до в чём мать родила, и бегом по кабинетам. Иностранцам же каждому давался номерочек с датой и временем, и они в спокойной обстановке обходили всех положенных специалистов. Правда нашему брату такой подход не нравился — это ж сколько раз за день раздеться-одеться придётся!

И вот на подготовительный курс иностранного факультета зачислили одного слушателя из Йемена. Понятно, почему на подготовительный — год иностранцы учили русский язык, а также старались набрать минимум знаний, хоть как-то приближающихся к русской средней школе. С какого Йемена был тот йеменец, с Северного или Южного, я не знаю — как-то не интересовался тогда ближневосточной политикой. Только помню, что оба Йемена друг с другом воевали, и одному из них СССР протянул "братскую руку помощи" в виде военных советников и оружия. Ну и конечно, их военспецов учить сразу взялись. Так и появился Ахмет в стенах Академии. Недельку-другую поучился, и на тебе талончик на медосмотр.

Пришёл Ахмет в поликлинику. Взвесился, измерил рост, сдал кровь-мочу, и вот первый специалист — терапевт. На осмотр азиатов ставили терапевтов со стажем — в основном таких, кто хорошо знаком с тропическими болезнями и гельминтозами.[11] Если «новобранец» с Лаоса-Вьетнама-Кампучии, то обязательно не меньше четырёх видов паразитов, если с Африки — не меньше двух, а вот с Ближнего Востока — обязательно один вид червей и букетом какая-нибудь хроническая кишечная инфекция. При этом арабы на здоровье жаловаться не привыкли, а у новичка ещё и проблема с русским языком — кроме «здравствуйте», ничего сказать не может и ничего не понимает. Расспрос исключается, врачу приходится полагаться исключительно на физикальные данные.[12]

Доктор знаками попросил раздеться. Араб жмётся, словно первый раз у врача, потом после некоторых колебаний неохотно снимает форму. Снять майку потребовало ещё пару минут пантомимы. Наконец можно приступать. Осмотр грудной клетки ничего особого не дал — кроме малюсенького шрамчика в межреберье, ничего особенного. Надо бы послушать. Только положил терапевт мембрану своего фонендоскопа на область сердца, так сразу чуть не подпрыгнул от неожиданности — во первых громко, а во вторых такого он за всю свою практику не выслушивал. Сердце гудело, клокотало и рычало. Иногда в этих шумах слышалось протяжное пш-шшш, как будто в грудной клетке кто-то сдёргивал миниатюрный унитаз, иногда совсем необычное гулкое глук-глук-глук, словно из некой внутригрудной ванны вытекала вода. Иногда оттуда неслась барбанная дробь, иногда кошачье мурлыканье, как при сильном пороке. Но при пороке шумы на каждое сердцебиение одни и теже, а тут разные! Так не бывает.

Направили араба в клинику Факультетской Терапии на электро- и эхокардиограмму. Что такое ЭКГ, всем понятно, а вот что такое «эхо» следует пояснить. Это такая методика с использованием ультразвука, сродни тому, что используют при УЗИ, ультразвуковом исследовании внутренних органов. Только при УЗИ картинка получается, как в ненастроенном телевизоре с помехами, но всё же реальная (наиболее «любим» этот метод в акушерстве-гинекологии, когда не рождённых ещё бэбичек их мамкам показывают), а эхокардиограмма даёт картинку, напоминающую волны — динамику движения клапанов. Тут неспециалист не разберётся. Однако в Ахметовой эхокардиограмме и врачу-кардиологу мало что понятно — на верхушке сердца была зона неподвижности, вроде внутри сердца вырос гриб. Этакий маленький внутрисердечный подосиновик или подберёзовик, совершенно не похожий ни на тромб, ни на опухоль. Наверное этот «гриб» и шумит так странно…

Ещё «эхо» чётко показало дефект межжелудочковой перегородки. Это такая мышечная пластина, что разделяет наше сердце пополам — одна половинка качает венозную кровь в лёгкие, а другая — артериальную по всему телу. Если в этой перегородке будет дырка, то обе крови будут смешиваться — венозная кровь, где мало кислорода, будет «портить» артериальную. Ещё напором крови через такую дырку сильный левый желудочек может запросто раздуть слабый правый. А когда правый желудочек раздуется, то хорошо качать кровь через лёгкие он не сможет — образуется венозный застой. Таким больным даже лечь проблема — «сидячая» инвалисность с кашлем и кровохарканием, а потом долгая и мучительная смерть.

Иностранцы под наш 185-й Приказ, согласно которому в те годы из армии по здоровью комиссовали, никак не попадали. Поэтому хоть ты трижды калека — но если есть желание, то учёбу можешь продолжать. У Ахмета желание было. Тогда позвали ему в переводчики другого араба-старшекусника и предложили операцию — хирургически закрыть этот дефект. Ахмет согласен. Ну раз согласен — ложись в клинику Госпитальной Хирургии, там у нас сердце оперируют.