Разве Коля что-нибудь говорит? Нет, слушая Кузяху, Коля вспомнил тот вечер, когда Тихменев похвалялся, как он травил крестьянского мальчика собаками: «Он бежит – они за ним! Он остановится – и они встанут!» Эти пьяные выкрики и сейчас звучали в ушах Коли.

А Кузяха доверительно продолжал:

– Сказывают, многие мужики Тихменева-барина в лес убежали. Отплатим, говорят, тебе, барин, за злодейский обман и все прочее. Так он теперь прямо трясется от страха. По ночам с ружьишком у окна торчит, глаз не смыкает. Но все равно ему красного петуха подпустят. Помяни мое слово, подпустят!

– Ясно, подпустят, – согласился Коля. – И поделом!

Кузяха удивленно вытаращил глаза:

– Ты это сурьезно?

– Конечно! Зверь твой Тихменев.

– Какой он мой! – запротестовал Кузяха и, помолчав немного, с уважением сказал:

– Это ты здорово сказал – зверь! А ведь я думал, ты за Тихменева-барина.

– Вот те раз! Почему?

– А как же, ты не наш брат, не из простых. Твой отец с Тихменевым – два сапога пара. Все так говорят…

Коля промолчал. Ему было стыдно, что отец его похож на Тихменева. Но ведь это правда. Нет, он никогда не будет таким. «А тихменевские мужики – молодцы, – одобрительно подумал он. – Они, наверно, тоже хотят стать добрыми разбойниками!..»

В разговорах незаметно подошли к озеру. Ловко прыгая с кочки на кочку, Кузяха сердито крикнул:

– Ты как ружье держишь? Нешто так держат! Того и гляди, пальнешь в собаку.

Торопливо подняв ствол ружья кверху, Коля не без робости смотрел на Кузяху. Он чем-то напомнил ему сейчас конюха Трифона, когда тот учил его верховой езде.

А Кузяха между тем продолжал:

– Ты не вздумай в грачей палить. Грач – птица пользительная. Хороший охотник и в галку тоже стрелять не станет. Зачем дробь зря переводить…

Из кустов с шумом вылетела одинокая утка. Она ошалело метнулась к озеру, потом повернулась назад и закружилась над головами охотников.

Вскинув ружье, Коля выстрелил. Утка испуганно крякнула и стремительно понеслась вперед.

– Зачем стрелял? Кто тебя просил? – с обидной строгостью вопрошал Кузяха. – Для чего ради поторопился? Понапрасну только дичь перепугал. Ищи-свищи теперь!

Сначала Коля рассердился было на приятеля. Но потом понял, что тот был прав: утки как в воду канули. Сколько ни колесили охотники по топким берегам озера, крякв, чирков, шилохвосток и в помине не было. «Куда они только подевались?» – досадовал Коля, с трудом вытягивая сапоги из чавкающей, засасывающей грязи.

Лишь Кузяха не терял бодрости духа. Он смело пробирался сквозь густые заросли ломкой, корявой ольхи, чутко прислушиваясь к лесным шорохам. Иногда он тихо посвистывал убежавшему вперед летаю. Вот Кузяха остановился, вытянул шею.

– Слышишь? Кричат! – радостно шепнул он.

Почудилось, наверное, Кузяхе. Тихо вокруг. Только под Летаем сухая веточка слегка хрустнула.

Прошла минута, другая. Кузяха все не двигался с места. И вдруг до Коли отчетливо-ясно донеслось простуженное кряканье уток.

Кузяха махнул рукой: пошли! Осторожно крались к воде. Кряканье становилось все громче. Утки кричали наперебой, будто горячо обсуждали какие-то важные для них дела.

В просвете между кустами мелькнула серая полоса воды.

«Гляди, гляди!» – толкнул в бок Кузяха. – Стреляй! Прямо!»

Сам он, привстав на колено, целился куда-то влево.

Выглянув из-за куста, Коля увидел красивого селезня с сизой бархатной шеей. Раздумывать некогда. Коля нажал на курок. Прогремел выстрел. Голубые дымки поднялись и слева – открыл пальбу Кузяха.

По всему видно – начало неплохое! Селезень, в которого стрелял Коля, бессильно уронив голову с широким янтарным носом, судорожно бил крылом по воде. Коля подозвал Летая и за ошейник потянул его к воде, к самому краю озера, покрытого тонкой корочкой льда.

– Апорт! Пиль! – приказывал он собаке.

Летай неуверенно сделал шаг вперед. Ледок под его лапами хрустнул и зазвенел. Вода такая холодная, что никого не заставишь в нее лезть. Жалобно повизгивая, Летай попятился назад.

– Ну, Летаюшка, ну, хороший мой! – поглаживая пса по спине, уговаривал Коля. Летай лизал его руку, колотил хвостом по траве, но идти в воду не хотел.

– Ах, ты так! Упрямиться?

Коля замахнулся на собаку палкой. Летай испуганно вскочил и скрылся в кустах.

– Эх ты, охотничек! – засмеялся Кузяха. – Будешь бить да кричать, собака дурой станет. Разве так учат?

Хорошо Кузяхе смеяться. Он своих уток уже к поясу привесил. А первый Колин селезень – вон где! Не оставлять же его там.

Не долго думая, Коля сбросил с себя курточку, стянул сапоги, снял белье и на глазах пораженного Кузяхи, не успевшего даже глазом моргнуть, с размаху бросился в воду.

Коля плыл саженками, ловко выбрасывая вперед то одну, то другую руку. Он уже разогрелся. Вода теперь не кажется такой леденящей, как сначала. Еще несколько взмахов – и голова селезня в его руке.

Вернулись домой затемно. А наутро Коля проснулся с ознобом во всем теле. Ужасно болела голова. Вставать с постели не хотелось. Приложив руку к его лбу, мать встревожилась:

– Жар! Ты простудился, мой мальчик!

Няня заварила липового чаю, притащила большую банку малинового варенья. В другое время Коля с удовольствием полакомился бы, но теперь ему все противно. Во рту горько, и тошнит, тошнит, тошнит.

Ночью начался бред. Мальчик хрипел, метался в постели, звал к себе то мать, то няню, то Степана, то Кузяху. Он твердил о каких-то добрых разбойниках, и Елена Андреевна, целуя его пылающий лоб, обливалась слезами.

Отец перестал трубить по утрам в свой серебряный рог. Сборы на охоту проходили теперь около псарни. Из города приезжал знакомый лекарь Герман Германович. Он сказал, что у мальчика огневица – злая простудная лихорадка.

Но крепкая натура победила. На десятый день болезни Коля уже был на ногах. По его просьбе к нему допустили Кузяху. Сидя на краешке стула, он тихо передавал скупые деревенские новости.

– Степан-то опять сбежал, – шептал Кузяха. – Сказывают, в лес, к тихменевским мужикам.

– Вот это хорошо, – обрадовался Коля. – Ай да Степан! Дай-то ему бог успеха. Может, и найдет свое счастье.

…Миновала еще неделя.

Наступил день отъезда в гимназию. Коля и Анд-рюша облачились в светло-синие мундиры с белыми пуговицами, с малиновыми воротниками и важно ходили по комнатам на зависть младшим братьям.

С утра из-за тяжелых свинцовых облаков выглянуло солнце. Оно было яркое, но печальное и холодное. На горизонте переливался желто-оранжевыми красками Николо-Бор. Над голыми, пустынными полями кружились сухие травинки, поднимаемые налетающим с Волги ветром.

К воротам подкатила серая громыхающая карета, в которой когда-то привезли Колю с Украины в Грешнево.

Проводить отъезжающих вышли все жители усадьбы. Отец самодовольно крутил усы, отдавая приказания Трифону.

Елена Андреевна, бледная и грустная, с синими кругами около глаз, беспрерывно прикладывала платок к щекам. Закрыв лицо фартуком, навзрыд плакала няня.

У облетевших старых вязов молча стояли Колины друзья-приятели: Кузяха, Савоська, Мишутка, Лушка, Кланька и Митька.

Мать снова и снова – в который раз! – обнимала сыновей.

– Ой, мамочка! – забеспокоился вдруг Коля. – Я на окне книгу забыл.

– Какую книгу? – недоумевала Елена Андреевна.

– Да ту, которую Петр Васильевич подарил… Пушкина!

Мать поспешила в дом и через минуту возвратилась с книгой:

– Вот она, мой родной! Возьми…

Последние жаркие объятия. Мальчики забрались внутрь кареты.

От флигеля понеслись нестройные звуки походного марша. Это отставной унтер-офицер Гонобоблев обучал крепостных музыкантов своему тонкому искусству.

– Пошел! – крикнул отец.

Громыхая по ухабам и колдобинам, карета покатилась вдоль деревни, к ярославской околице.

Коля глядел в окно. Справа от кареты бежали деревенские ребята. Впереди, широко размахивая руками, несся в охотничьих сапогах Кузяха.