Анна обернулась, чтобы убедиться в преступлении Ника.

— Он не виноват, Мэнд! — покачала головой она. — Эта Лайза — самая настоящая проститутка!

— Ты еще будешь его защищать! — Мэнди глаз с Ника не сводила, мучаясь от ревности, которая овладела ею с той самой минуты, когда она впервые узнала о его планах учиться в университете. — И не надо отрицать, что сама не прочь познакомиться с ребятами из университета! — гневно воскликнула она, как будто Анна была в чем-то виновата.

— Конечно, хочу! Но ведь у меня-то нет такого парня.

Ты прекрасно знаешь, что Ник любит тебя до безумия!

— Да уж! — презрительно фыркнула Мэнди и подвинулась поближе к Нику, чтобы, увидев ее, он понял, что она думает о нем.

Танец кончился. Анна и Мэнди решили подождать, пока начнется новый. Вот послышался резкий звук, это иголка царапнула по пластинке, и в комнате раздался мягкий голос Джонни Нэша: «Теперь я ясно вижу, что дождь кончился. Я вижу все преграды на моем пути…»

Под вкрадчивые звуки песни все устремились на кухню за выпивкой. Анна с Мэнди уже собрались было сделать то же самое, но тут к ним подошли парни и пригласили танцевать. Ребят этих Анна заметила давно, и один из них, с длинными светлыми волосами, который сейчас держал за руку Мэнди, ей очень даже понравился.

С обычной во время танцев фамильярностью парень положил руки на талию Мэнди и притянул ее к себе. Положив руки ему на плечи, она в такт музыке начала покачивать бедрами и тут же почувствовала, как стал твердеть его пенис. А парень уже опустил руки ей на поясницу и прижался к ее грудям.

Мэнди чувствовала на себе взгляд Ника, но по-прежнему дразнила незнакомца, хотя он ее отнюдь не интересовал. Танец кончился, и парень наклонился, чтобы поцеловать ее в губы — взять то, что, как он считал, ему уже принадлежит по праву. Однако Мэнди тут же резко отвернулась, так что его губы только скользнули по щеке, и коротким отработанным движением высвободилась из объятий парня под тем предлогом, что ей нужно в туалет.

Она собиралась подойти к Нику, заглянуть ему в глаза, сказать: «Что хорошо для гуся…» Но Ника уже не было.

Больше Мэнди его не видела. Она долго ждала его звонка, но он все не звонил и не звонил. Когда же наконец, признавшись себе, что была не права, Мэнди отважилась позвонить сама, то оказалось, что он уехал. Он решил поработать перед началом занятий.

Это было двадцать лет назад. Двадцать лет…

Мэнди вздохнула и, заметив, что уже почти приехала, подхватила покупки и двинулась вниз по ступенькам.

Двадцать лет…

«Обещай, что я буду первым», — проговорил он тогда в темном подъезде, и эта сцена навсегда запечатлелась в ее памяти. Но первым он не стал. Им так и не довелось заняться любовью.

Подойдя к окну, Мэнди принялась задергивать шторы. За окном было сыро и противно, пелена дождя, словно пот, облепила здания и тротуары. В черноте ночи тускло светили уличные фонари.

Через дорогу из машины высаживалась молодая пара.

Подхватив с сиденья ребенка, женщина поцеловала его в лобик, натянула на голову капюшон. Ее муж, выгрузив из багажника покупки, повернулся и стал строить малышу рожицы, радуясь его смеху. Наконец, захлопнув дверцы машины, они в обнимку направились к дому.

Почувствовав, как ком подступает к горлу, Мэнди тяжело вздохнула. Глядя в темноту, она видела там себя — юную семнадцатилетнюю девушку — и отчаянно желала вернуться туда, в свою молодость, а не прозябать здесь.

Шум хлопнувшей входной двери вернул Мэнди к действительности, и она быстро задернула шторы.

— Ты? — громко спросила она.

— А кто же еще?

Вопрос не требовал ответа — от Пита прямо-таки веяло отчуждением. Выйдя в прихожую, Мэнди наткнулась на широкую спину мужа: он вешал на плечики свой пиджак. Как же она ненавидела эту спину, этот затылок с отвратительными завитками — чтобы скрыть растущую лысину, Пит делал перманент.

— Что к чаю? — все еще не поворачиваясь, спросил он.

— Сосиски с картошкой. Придется немного подождать, — словно официантка из дешевого кафе, ответила она и прошла мимо него на кухню.

Пока Пит сидел в гостиной и читал вечернюю газету, Мэнди возилась с шипящими на сковородке сосисками; в соседней кастрюле варилась картошка. Брызнувшая с горячей сковородки капля жира обожгла Мэнди щеку, и она в отместку ткнула ножом одну из сосисок. Удовлетворенно скривив губы в улыбке, она взглянула на сморщившуюся сосиску, вспомнила о муже и снова в ярости ткнула ее ножом.

— Во сколько это завтра будет? — крикнул Пит, щелкнув пультом дистанционного управления и переключившись на телетекст, чтобы посмотреть результаты скачек.

— В полтретьего в церкви! — крикнула в ответ Мэнди.

— Ничего себе! В церкви! Готов поспорить, она будет в белом. Проклятая лицемерка!

— Ради Бога, перестань! Не хочешь — не ходи.

— Нет уж приду, не беспокойся! — выпалил он. — Что ты собираешься ей подарить?

— Набор бокалов из универмага. — Если бы Мэнди сегодня была в боевом настроении, она обязательно сказала бы ему о дорогом хрустальном графине, но сейчас ругаться ей не хотелось.

Воцарилось молчание, затем Пит спросил:

— Мой костюм в порядке?

— Который?

— От Армани. Коричневый.

— Наверное. Не я же его ношу.

Сняв с плиты сковородку, она переложила сосиски на тарелку и потянулась за картошкой.

— Ужин готов! — крикнула Мэнди. И вполголоса добавила; — Чтоб ты подавился!

Ужин прошел в полном молчании. По одну сторону стола была раскрыта «Ивнинг стандард», по другую — «Хаус энд гарден» [6].

Покончив с едой, Пит отодвинул тарелку, встал, сложил газету и сунул ее под мышку.

— Я пошел.

Молча взглянув на него, Мэнди вновь уткнулась в журнал.

— А где мальчики?

— Гуляют где-то. На футболе, может быть, — не отрывая глаз от страницы, ответила она.

— Я верну Брайану инструменты и заскочу в паб, ладно?

— Угу, — с полным безразличием отозвалась Мэнди.

Она проводила его взглядом. Хлопнула входная дверь, ноги ей окатило волной холодного воздуха. Мэнди вздохнула с облегчением, хотя ее не отпускало привычное уже раскаяние в том, что она так сильно и так явно его презирает. Она взяла кружку с кофе и, разомлев от приятного тепла, покачала головой.

Так было не всегда. Сначала она думала, что любит Пита.

После летнего лагеря Мэнди больше с ним не встречалась, хотя, как оказалось, у них были общие знакомые и жили они в одной и той же части Северного Лондона.

Просто Мэнди была влюблена в Ника. Когда же Ник уехал, Мэнди замкнулась в себе. Она не хотела никого видеть, не хотела никуда ходить. Не в состоянии смириться с потерей, она исходила от жалости к самой себе. Впрочем, подруги постепенно стали таскать ее по вечеринкам. Именно там она снова увидела Пита, который был таким внимательным, таким предупредительным, что, когда он предложил ей встречаться, она не смогла ему отказать.

Приятно было ощущать себя нужной.

После свадьбы они шесть месяцев жили с его родителями. Невозможно было ощущать себя женой, хозяйкой, и Мэнди все время чувствовала себя там незваной гостьей. Мать разве что задницу Питу не вытирала. Когда он приходил с работы, ужин уже ждал его на столе; стоило ему щелкнуть пальцами, как мать, оторвавшись от любимой телепередачи, мчалась гладить ему рубашку. Стрелками на джинсах после ее глаженья не мудрено было и порезаться. У ее драгоценного Пити не должно было быть никаких проблем. Каждый раз, когда Мэнди предлагала свою помощь, ей говорили «посиди, отдохни» — и она всегда оставалась в стороне.

Мэнди приходилось извиняться, когда они удалялись в свою комнату. Довольные, что остались наконец одни, они валялись на односпальной кровати Пита, слушая музыку, или смотрели купленный по случаю старый черно-белый телевизор. Заниматься любовью в этом доме было совершенно невозможно. Когда они достигали оргазма, обоим приходилось сдерживать крики из страха, что через тонюсенькую стену их может услышать мать Пита или его брат Барри. Кончив, Пит утыкался в шею Мэнди, и она удовлетворенно улыбалась.