— Что касается последнего, — пробормотал Ингвар, — то убийца в таком случае, должно быть, единственный такой человек на земле. Который не имел ничего против Вегарда Крога. Но если это действительно так, в чем тогда может быть мотив? Какие, черт побери, основания мог иметь...

— Подожди! — Ингер Йоханне схватила и сжала руку Ингвара.

— Мотив не обязательно должен касаться Вибекке или Вегарда, — проговорила она быстро, как будто пыталась удержать ускользающую мысль. — Они могли быть выбраны просто потому, что были известными. Убийца хотел, чтобы его преступления привлекали к себе внимание, точно так же, как первое убийство, убийство Фионы Хелле. У этого дела есть...

— Вегард Крог никакая не знаменитость, — перебил Зигмунд. — Я, например, понятия не имел, кто он такой, пока его не убили.

Ингер Йоханне отпустила руку Ингвара, надела очки и сделала глоток из своего бокала.

— Тут ты прав, — сказала она. — В самом деле... Я не совсем понимаю, как...

— Ну, он был довольно известен в определенных кругах, — объяснил Ингвар. — Он часто мелькал по телевизору...

— Зигмунд прав. — Ингер Йоханне задумалась. — Здесь в моей теории нестыковка: Вегард Крог был не очень известен. С другой стороны... — Она замолкла, будто пытаясь поймать что-то, что было слишком смутным и туманным, чтобы сообщать о нем остальным.

— Но мотив, — повторил Ингвар. — Если его целью не являлось навредить ни Вибекке, ни Вегарду, в чем тогда была его цель? Играть с нами?

— Ш-ш-ш. Ш-ш-ш!

Ингер Йоханне будто очнулась и снова была настороже:

— Вы слышали?

— Это Кристиане, — сказал Ингвар, поднимаясь. — Я схожу к ней.

— Нет, я сама.

Ингер Йоханне пыталась идти по коридору как можно тише: Рагнхилль должна была проснуться для кормления только через час. Из комнаты Кристиане доносились звуки, которые Ингер Йоханне никак не могла узнать.

— Что ты делаешь, солнышко? — прошептала она, открывая дверь.

Кристиане сидела в кровати. На ней были колготки, лыжный свитер и фетровая шляпа на голове — зеленая тирольская шляпа с пером, которую Исак привез когда-то из Мюнхена. Вокруг нее на кровати лежало четыре куклы Барби. У девочки в руке был нож, и она улыбнулась матери.

— Что... Кристиане... Господи, что ты...

Ингер Йоханне села на кровать и осторожно вынула нож из руки дочери.

— Нельзя... Это опасно.

Только сейчас она обратила внимание на кукол. Барби были обезглавлены, волосы отрезаны и лежали ярко-желтой кучкой на одеяле.

— Что же ты... — начала Ингер Йоханне, заикаясь от волнения. — Зачем ты режешь кукол?

В голосе было слишком много чувства. Кристиане расплакалась:

— Ни за чем, мама. Мне просто было скучно.

Ингер Йоханне положила нож на пол. Прижала к себе дочку, усадила ее на колени, сняла с нее дурацкую шляпу. Покачала ее, целуя девочку в растрепанные волосы.

— Нельзя так делать, моя хорошая. Нельзя так делать.

— Мне просто было так скучно, мама.

В комнате было холодно. Ингер Йоханне покрылась гусиной кожей. Она отшвырнула то, что осталось от кукол, в угол, затолкала нож поглубже под кровать и подняла одеяло. Потом легла рядом с плачущей девочкой, прижалась к ее спине, и лежала так, шепча девочке на ухо ласковые слова, пока сон не догнал плачущего ребенка.

Кари Мундаль не очень хорошо разбиралась в счетах. Зато она обладала здравым смыслом и светлой головой, к тому же она примерно знала, где искать.

Не потому, что кто-то ей рассказал, а потому, что неделями после смерти Вибекке Хайнербак размышляла об этом во время своих утренних прогулок, с десяти минут седьмого до семи, когда наступала пора возвращаться к мужу и свежесваренному кофе.

Вибекке Хайнербак была «проектом» Кари Мундаль. Именно Кари раскрыла талант юной Вибекке, когда той было всего семнадцать. Потенциальные «наследные принцы» приходили в партию и уходили на протяжении последних пятнадцати лет. Никто из них не сдерживал своих обещаний. Двое открыто вонзили нож в спину старому «королю» Хёлю Мундалю. Вон! Остальные скатились к излишнему либерализму, который невозможно было сочетать с настойчивыми попытками партии стать организацией поистине народной, регулирующей самые существенные государственные интересы, иммиграцию, например. Вон, либералы!

Осталась Вибекке Хайнербак.

Ее нашла Кари Мундаль. Семнадцатилетняя девочка из города-сателлита Гроруд жевала жвачку, и у нее был дурацкий обесцвеченный конский хвост. Но взгляд синих глаз был осмысленный, и голова работала хорошо. Более того, когда Кари Мундаль сделала ей новую прическу и провела ревизию ее гардероба, Вибекке превратилась в красавицу.

И она всегда хорошо относилась к Хёлю. Всегда.

Вибекке неохотно пускала людей в свою жизнь. Хотя они годами виделись почти каждый день, Кари и Вибекке так никогда и не стали по-настоящему близки. Может быть, этому мешала разница в возрасте. Однако Вибекке Хайнербак вообще ни с кем не была откровенна, насколько Кари Мундаль могла судить. Даже с этим смешным красавчиком женихом, которого она себе завела. У него не было никаких талантов, считала фру Мундаль, но благоразумно молчала. Зато они хорошо смотрелись вместе. Все хорошо не бывает.

В политическом отношении дела обстояли иначе. Свое политическое будущее, по ее собственным словам, Вибекке Хайнербак представляла только вместе с Хёлем и Кари Мундаль. Эта троица давно разработала долгосрочную стратегию партии. Промежуточной цели они достигли, когда Вибекке Хайнербак стала преемницей Хёля Мундаля на посту лидера партии. После парламентских выборов 2005 года партия должна была впервые занять выигрышную позицию, и Старик совершил бы политический comeback. [16] В 2009 году премьер-министром Норвегии стала бы все еще молодая Вибекке.

А вот Рудольф Фьорд превращался в... проблему.

Они поняли это уже прошлым летом. Он был популярен в провинции. Много ездил, и региональная политика была его коньком. Легко обещать миллиарды на социальные пособия, пока ты в оппозиции, а Рудольф был мастером в этом деле. Некоторое время казалось, что конкуренция между двумя кандидатами в лидеры будет сложнее, чем хотелось бы чете Мундаль. Но Кари знала свое дело. Она шепнула несколько тщательно обдуманных фраз об отношении Рудольфа к женщинам в выбранные уши — и дело было сделано. Он, казалось, не в состоянии испытывать привязанность. Было что-то подозрительное в том, что каждый раз он появлялся на публике, на премьерах или праздниках, с новой женщиной под мышкой. Это выглядело просто неприлично для мужчины его возраста.

Вибекке считала, что партии не обойтись без Рудольфа, и казалась, несмотря ни на что, довольной тем, что он стал ее заместителем. Кари Мундаль, с ее острым нюхом, которая на протяжении всей жизни была главным советчиком своего мужа, все-таки казалось, что Вибекке что-то скрывала. Каждый раз, когда Рудольф оказывался рядом, Вибекке была начеку. В ее взгляде появлялась какая-то настороженность, которую Кари так и не смогла себе объяснить и которую Вибекке не хотела объяснять, хотя Кари ее об этом несколько раз спрашивала.

— Он должен радоваться тому, что всем так нравится новое здание и никто не лезет в подробности, — сказала Вибекке, когда они говорили с ней в самый последний раз. — Рудольф хорошо потрудился как глава строительного комитета, но ему нужно быть очень, очень осторожным.

Она была в ярости, когда говорила это. Рудольф Фьорд участвовал в теледебатах, где он, очевидно, сделал что-то не так. Они договорились временно придерживаться положительного курса по отношению к правительству, потому что скоро должны были состояться переговоры по бюджету. У них был план. Договор. Он нарушил его, и у нее темнели глаза, когда она повторяла:

— Этот человек должен быть очень осторожен. Я могу его раздавить. У него земля горит под ногами.

Ей нужно было спешить на встречу, и Кари так и не узнала, что она имела в виду. Через две недели, в течение которых они не виделись, она погибла. Когда Кари во время вечера памяти в их доме в Снарёя рассказала Рудольфу про эту вспышку ярости Вибекке, он заверил ее, что понятия не имеет, о чем шла речь. Но на щеках у него выступили лихорадочные красные пятна, и ему было заметно не по себе, когда они столкнулись с полицейским в холле.