— Это я, Зигмунд. Мы его нашли. Ты приедешь?

Ингвар сел и опустил ноги на ледяной пол. Он потер лицо и почувствовал теплую руку Ингер Йоханне у себя на пояснице.

— Сейчас буду, — сказал он и положил трубку. Повернулся и погладил себя по непривычно голой макушке. — Они нашли Матса Бохуса. Они его нашли.

Главный врач психиатрического отделения поздоровался немного сдержанно, но приветливо. Его тоже вытащили из постели ни свет ни заря. Когда он предложил Ингвару Стюбё и Зигмунду Берли сесть на диван в серую крапинку, за окнами его кабинета все еще была кромешная тьма. Женщина с красными губами, в зеленом форменном больничном халате принесла кофе. Она ушла, оставив за собой весенний запах, заставивший Зигмунда улыбнуться двери, которая бесшумно за ней закрылась. Кабинет был опрятный и по-домашнему уютный. На полке за рабочим столом стояли скульптуры, которые напомнили Зигмунду об Африке, — маски и тучные безголовые богини. Детский рисунок в раме под стеклом сверкал в ярком электрическом свете.

— Да, я прекрасно понимаю, — сказал врач, когда Ингвар объяснил, почему им так необходимо было с ним поговорить. — Спрашивайте, а я буду отвечать, как могу. Все формальности уже улажены.

Ингвар отпил обжигающего кофе. Он рассматривал лицо доктора Бонхеура поверх чашки: ему наверняка за сорок, но выглядит он хорошо — стройный, подтянутый. Волосы еще короче, чем у Ингвара. Смуглое лицо, карие глаза. Имя не норвежское, хотя говорит без акцента. Доктор подошел к маленькому холодильнику, налил себе в кружку молоко и предложил им. Они оба отказались, поблагодарив.

Зигмунд зевнул, не прикрывая рта. На глазах выступили слезы, он их быстро вытер.

— Не спал всю ночь, — объяснил он.

— Я вижу, — сказал врач, внимательно рассматривая их близко посаженными глазами.

У Ингвара внезапно возникло неприятное ощущение, как будто его оценивают.

— Чем болен Матс Бохус? — начал Ингвар.

— В данный момент?

— Видите ли, у нас есть сведения, что он периодически лечится в вашем отделении. Я не очень разбираюсь в вашей профессиональной терминологии, но как называется его болезнь?

— Биполярное расстройство. Маниакально-депрессивный психоз. Он периодически ложится сюда, и потом мы его выписываем. Матс Бохус никогда не боялся просить о помощи. В этом смысле он образцовый пациент. Досадно только, что обычно он приходит слишком поздно.

— Родился тринадцатого октября тысяча девятьсот семьдесят восьмого года, — прочел Ингвар в своем блокноте и перевернул страницу. — Правильно?

— Да. Впервые он пришел сюда в восемнадцать лет по направлению участкового врача, который работал с ним несколько месяцев. С тех пор он здесь бывает... довольно часто.

— Он обращается к вам в маниакальной или в депрессивной стадии? — спросил Зигмунд.

— Когда он в упадке, — улыбнулся доктор Бонхеур. — В маниакальном состоянии подобные больные редко испытывают потребность в помощи. Тогда им кажется, что они целый мир могут взять штурмом. Вы должны знать, что Матс... умный мальчик. — Ингвар вновь поймал изучающий взгляд врача, как будто тот измерял его и взвешивал. — Он не очень хорошо успевал в школе, когда был маленьким. Но его родители были достаточно разумны, чтобы перевести его в частную школу поменьше. Не то чтобы я хотел выразить свою точку зрения по проблеме образования... — Он поднял ладонь, улыбаясь. Ингвар заметил, что на правой руке не хватает мизинца. — ...Однако для Матса частная школа оказалась однозначно лучше. — Снова многозначительное молчание. Казалось, что Бонхеур взвешивал каждое слово. — ...Он очень необычный молодой человек. Чрезвычайно много знает. Играет в шахматы, как мастер. К тому же у него золотые руки.

Ингвар заметил шахматный столик у двери — клетки из эбенового дерева и слоновой кости, фигуры вырезаны из красного дерева. Шахматы замерли в середине какой-то партии. Ингвар поднялся и подошел к доске. Пена у рта у белого коня была как настоящая, копыта занесены над пешкой — сутулым человеком в пальто и с посохом.

— Первая партия в Рейкьявике, — узнал Ингвар и улыбнулся. — Когда Спасский с Фишером наконец-то начали играть, после всех неприятностей. Спасский играл белыми.

— Вы играете в шахматы? — дружелюбно удивился доктор Бонхеур, подходя к столику.

— Играл. Сейчас нет времени, знаете ли. Но матч на звание чемпиона мира в Исландии — это было что-то особенное. Событие. Я за ним следил. — Ингвар поднял ферзя. — Красиво, — пробормотал он, любуясь мантией с голубыми камушками и короной с россыпью прозрачных кристаллов.

— Но для игры совершенно непригодно, — заметил врач и улыбнулся. — Я предпочитаю классические деревянные фигуры. Эти мне подарили на сорокалетие. Я их не использую. Только как украшение.

— Я считал, что один из симптомов биполярного расстройства — это недостаток способностей к концентрации, — сказал Ингвар, осторожно опуская ферзя на место. — Как-то не сочетается с шахматами.

— Верно. — Доктор кивнул. — Я же говорил: Матс Бохус — очень необычный молодой человек. Он не всегда может играть. Но в хорошие периоды он получает от шахмат удовольствие. Играет лучше меня. Бывает, он заходит, чтобы сыграть партию, даже когда не лежит в больнице. Может быть, ему доставляет особое удовольствие меня побеждать.

Они оба посмеялись. Зигмунд продолжал зевать.

— Зачем, собственно, вы пришли? — спросил доктор Бонхеур неожиданно строго.

Ингвар собрался и в тон ему ответил:

— Я не хотел бы пока этого раскрывать.

— Матс Бохус находится в крайне сложной ситуации.

— Я понимаю. Но мы тоже находимся в... сложной ситуации. Конечно, в другом смысле.

— Это имеет какое-то отношение к убийству Фионы Хелле?

Зигмунд вдруг очнулся:

— Почему вы спрашиваете?

— Вы знаете, конечно, что Матса усыновили, — сказал доктор.

— Да, — подтвердил Ингвар.

— Он любил ее программы, — продолжил доктор Бонхеур и слабо улыбнулся. — Записывал их на кассеты. Смотрел их снова и снова. Он узнал о том, что его усыновили, только в восемнадцать. Тогда приемный отец умер и мать решила рассказать ему правду. Мать чуть позже тоже умерла. Матс всегда хотел узнать, откуда он, где его корни. Кто он такой, как он говорил.

— А он мог это узнать?

—Да.

Быстрая улыбка скользнула по лицу доктора Бонхеура.

— Я пытался объяснить ему, что ключ к понимаю самого себя лежит в жизни с приемными родителями, а не в поиске людей, которые случайно произвели его на свет.

— Так он нашел своих биологических родителей?

— Насколько мне известно, нет. Одна из социальных работников, кажется, дала ему инструкцию, что он должен делать, чтобы выяснить это. Я думаю, что дальше его поиски не продвинулись.

— Тогда почему вы спросили, имеет ли наш визит отношение к убийству Фионы Хелле? — спросил Зигмунд и потер глаз пальцем.

Отвечая, доктор смотрел на Ингвара:

— Я, кажется, попал в точку.

Он поднял пешку, помедлил в раздумье и поставил ее на место. Ингвар поднял ту же фигуру.

— Как развивалась его болезнь? — спросил он, осторожно дотрагиваясь до посоха.

— В последние два года интервалы между фазами стали короче, — ответил доктор Бонхеур. — Это, конечно, тяжело для него. У него была маниакальная стадия перед Рождеством. Потом последовал хороший период. Он пришел сюда... — Доктор сделал несколько шагов, наклонился над столом и начал искать что-то в пачке бумаг. Указательный палец скользил по странице вниз и наконец остановился. — Он пришел утром двадцать первого января, — закончил он.

— Рано?

Доктор перевернул страницу:

— Да. Очень рано. Около семи. В очень плохом состоянии.

— Как вы думаете, он уже проснулся? — Ингвар поставил пешку и взглянул на часы на запястье.

— Я знаю, что проснулся. Он встает около пяти. Сидит один в общей комнате. Он любит быть один. По крайней мере, когда ему так плохо, как сейчас.