Однако у нашего дома я увидел карету, и это было так необычно, что я направился не к дорожке, а к парадному входу.

Матушка с Биссетт стояли на ступеньках вместе с посторонним джентльменом и под проливным дождем о чем-то с ним спорили. Матушка размахивала чем-то перед носом незнакомца. Биссетт как будто пыталась отнять у нее этот предмет, а джентльмен протестующе выставлял ладони.

— Это будет ваше, только верните назад сына, — кричала матушка.

Биссетт твердила:

— Отдайте ему, отдайте прямо сейчас! — Она пыталась выхватить у матушки серебряный футляр для документов, который она носила на цепочке.

Джентльмен тем временем говорил:

— Я об этом понятия не имею. Я хочу только купить документ.

Я шагнул туда, и, увидев меня, матушка переменилась в лице.

— Джонни! — вскричала она.

Истерически смеясь и рыдая, она меня обняла, я пытался ее оттолкнуть, а по нашим лицам бежали потоки дождя.

— Слава богу! — кричала она. — Слава богу!

— Надеюсь, мадам, теперь вы убедились в нелепости ваших обвинений, — сварливо буркнул джентльмен, и я узнал в нем мистера Барбеллиона.

— Что случилось? Где ты был? — кричала матушка, прижимая меня к себе.

— Отпусти, — запротестовал я. — Никто мне ничего не делал. Я сам ушел из сада.

— Паршивый мальчишка! — вмешалась Биссетт. — Напугал мать чуть ли не до смерти!

— Ну вот, мадам, думаю, вы должны передо мной извиниться, — проговорил мистер Барбеллион.

— Убирайтесь прочь! — крикнула матушка.

Я вспыхнул со стыда за ее поведение, особенно после того, как мистер Барбеллион с высокомерной вежливостью отозвался:

— Мадам, я должен с вами попрощаться.

С достоинством — немного смешным, поскольку по щекам его стекал дождь, — он приподнял шляпу и начал спускаться по ступеням к карете.

— Пойдем в дом, мама, — сказал я.

Я отвел ее в дом и закрыл дверь. Биссетт извлекла нюхательную соль, и матушка наконец успокоилась. Мне не терпелось узнать, что произошло, но я вознамерился молчать, пока не уйдет Биссетт. Когда она удалилась, я задал матушке вопрос. Я узнал, что мистер Барбеллион явился незадолго до моего возвращения. Матушка тут же послала за мною Биссетт, а тем временем нехотя согласилась переговорить с юристом. Он снова упомянул об опеке надо мной; как поняла матушка, он угрожал, что суд лорд-канцлера назначит мне опекуна, хотя она отказалась объяснить, как это могло быть сделано. Потом он предложил ей за документ тысячу восемьсот фунтов. Тут явилась Биссетт с известием, что не смогла меня найти. Матушка сразу решила, что он меня похитил и теперь требует в обмен документ, этим и объяснялась сцена, которую я прервал.

— Даже если я в этот раз зря его обвинила, — сказала матушка, — то прежняя попытка похищения — дело его рук. Он работает на нашего врага.

— Мы не знаем, на кого он работает, мама, — подчеркнул я.

— Но, Джонни, тысяча восемьсот фунтов! Словно бы он знал, что сэр Персевал предложил тысячу семьсот фунтов! у него всюду шпионы!

— У кого?

— У нашего врага!

— А кто он? Пожалуйста, скажи.

Она не захотела, и я понял, что настаивать опасно. Матушка все время повторяла, что наш враг не остановится ни перед чем, лишь бы завладеть документом.

— Но мистер Барбеллион не взял его, даже когда ты предлагала и Биссетт его подталкивала, — указал я.

Тем не менее матушка была убеждена в своей правоте.

— А во всем ты виноват, Джонни, — продолжала она. — Это было очень нехорошо с твоей стороны ослушаться меня и улизнуть из сада.

— Разве я виноват, что мистеру Барбеллиону вздумалось явиться именно в это время, — запротестовал я. — Если бы не это, ты, наверное, никогда бы не узнала, что меня не было, и все бы обошлось.

Биссетт приготовила свое сильнодействующее снотворное, и матушка раньше обычного ушла спать. Остаток длинного летнего вечера я посвятил размышлениям о том, что произошло за последние несколько недель. Рассуждения матушки о намерениях мистера Барбеллиона — а скорее о его действиях, ибо только о них мы знали с уверенностью — не имели, на мой взгляд, смысла. Ошибалась она или что-то от меня скрывала?

Через неделю или две я спросил матушку про скульптуру в саду. Она объяснила, что отец дяди Мартина (именно он приобрел этот дом) служил в Хафеме управляющим имением и занимал часть Старого Холла. (Вот откуда взялась найденная мною старинная карта с надписью «Фортисквинс».) Когда мать дяди Мартина решила оставить должность и поселиться здесь, она привезла с собой, в качестве прощального подарка, скульптуру из Старого Холла. Так эта скульптура оттуда! Может, она стояла меж четырех деревьев, где сейчас пустое место!

Спустя два-три дня нам пришло письмо, так замысловато адресованное, что следовало благодарить почту, которая могла бы заслать его даже и в другое графство.

Внутри находилась сложенная двухфунтовая банкнота. Мы читали и перечитывали письмо, пытаясь в нем разобраться, но кое-что так и осталось нам неясно. На следующий день матушка сказала, что отправила деньги обратно, пояснив, что это была не ссуда, а подарок. Она также выражала миссис Дигвид соболезнование (если правильно поняла ее письмо). И еще она добавила пару слов, которые убедят миссис Дигвид не высылать остаток долга, заметила матушка довольно туманно.

Значение матушкиных слов я понял спустя недели три, когда пробудился от глубокого сна, как мне показалось, посреди ночи и увидел у своей постели матушку со свечой в руках. Склоняясь надо мной, она глядела с подавленным волнением.

— Что такое, мама? — сонным голосом спросил я.

— Вставай и живо одевайся, сыночек. Через полчаса мы уезжаем.

— Уезжаем? — С меня тут же слетели остатки сна. — Как, куда?

— Спускайся вниз. Миссис Биссетт подогревает тебе молоко.

— Но куда мы едем?

— Поторопись, Джонни. — Она стащила с меня одеяло. Я выпрыгнул из кровати и начал одеваться.

— Оденься теплей. Ночью будет холодно.

— Разве уже не ночь?

— Всего лишь начало первого. Поторапливайся.

— Мы куда-то уезжаем?

— Да.

Я был уже почти одет.

— Куда? — настаивал я.

— Не спрашивай, я ничего не скажу.

— Почему?

— Ну, ты не очень-то умеешь хранить секреты.

Я покраснел, вспомнив, как наболтал лишнее мистеру Барбеллиону на кладбище, а также сэру Персевалу и леди Момпессон, а ведь были еще случаи, о которых матушка не знала. Как ни странно, от этого я разозлился еще больше:

— Это нечестно. Ты должна сказать.

— Я не могу рисковать, Джонни. Ты можешь по чистой случайности проговориться.

— Да кому тут проговариваться? Биссетт я ничего не скажу. — Тут у меня возникло подозрение. — Или ты ей уже сказала?

— Нет. Миссис Биссетт не знала ничего, пока я два часа назад не разбудила ее и не попросила, чтобы она помогла мне упаковать вещи. Она очень задета, что я не стала ничего объяснять.

Это меня немного утешило. Когда мы сошли вниз, в холле я обнаружил два дорожных сундука, которые прежде видел только на чердаке. Мною все больше овладевало радостное возбуждение. Один сундук был уже закрыт и затянут широкими кожаными ремнями; другой, почти до верха заполненный, стоял открытым. В кухне мы застали Биссетт за приготовлением чего-то среднего между поздним ужином и ранним завтраком. Вид у нее и в самом деле был очень кислый.

— Ко всему прочему, знай я накануне, могла бы уже сложить вещи.

— Простите, — воскликнула матушка. — О миссис Биссетт, мне очень горько расставаться с вами подобным образом после всего, что вы для нас сделали. От души надеюсь, что вы найдете себе другое место.