Спенсер ненавидел заседания совета директоров, Особенно если они проходили по утрам после таких ночей, как эта. От героина его носоглотка горела, словно по ней прошлись наждачной бумагой, желудок сводили спазмы от выпитой в избыточном количестве водки. К тому же, проснувшись сегодня утром, он увидел в своей постели на одну девушку больше, чем было вечером, о чем он еще помнил. А уж если он был не в состоянии сосчитать количество голов, то наверняка не пользовался презервативом. Ирония судьбы! Он только что выписал чек на семьдесят пять тысяч долларов в поддержку кампании против СПИДа и в то же время не в состоянии сам принять элементарные меры предосторожности. Даже Эштон говорила ему, что он ведет себя как последний идиот, а ведь она отнюдь не снискала лавров на ниве воздержания.

– Мне наплевать на то, что ты делаешь и с кем, – сказала она ему несколько недель назад, – но я беспокоюсь о тебе, дурачок. Я хочу сказать, что ты единственный из Кенделлов, кто мне нравится. Поэтому ради меня будь благоразумен.

На следующий день она прислала ему ящик «Шато-Марго», баллон веселящего газа и несколько упаковок презервативов. «Я не призываю тебя быть хорошим. Просто будь осторожным. С любовью, твоя Эштон», – было написано в приложенной записке.

Спенсер положил одну из упаковок рядом с кроватью, хотя пользы от этого не было никакой. При воспоминании об этом Спенсер снова почувствовал спазм в желудке и ему вдруг стало страшно.

Господи Боже, куда все подевались? Эштон звонила ему вчера и – это он еще помнил – сказала, что он должен быть на совете.

– Ради меня, – тихонько добавила Эштон, и это прозвучало так, словно она доверяет ему какую-то тайну, а он прекрасно понимает, что она имеет в виду. Эштон использовала этот метод общения, потому что знала, что со Спенсером незачем прибегать к уловкам. Еще с того времени, когда оба были детьми, и до того, как сюда приехал жить Меррит, ей достаточно было лишь попросить его, и он делал все, что нужно. Спенсер снова почувствовал острый приступ голов ной боли. Кроме одной вещи, о которой она просила. Тут он ничего не мог поделать.

Спенсер потер виски. Он страшно хотел, чтобы это прошло. Нужна какая-то встряска, чтобы его тело снова вернулось в свою оболочку. Каждый нерв в нем бился и болел. «О, Эштон, – подумал он, – я должен сделать это для тебя».

Дверь в конференц-зал распахнулась, и вошла незнакомая женщина. Мозг Спенсера едва функционировал, но он отметил ее автоматически. Он всегда оценивал женщину, начиная снизу. У этой были длинные ноги, и хотя трудно было сказать наверняка, поскольку женщина была в брюках, у него возникло ощущение, что они весьма красивы. Ноги такой длины должны быть красивыми. Еще у нее была великолепная круглая попка. Груди маленькие, однако и тут все в порядке. Он не был любителем больших грудей. Длинная лебединая шея и сногсшибательной красоты лицо. Полные чувственные губы, которые сулили массу удовольствий, высокие скулы, не нуждающиеся в косметике (да ее и не было видно), и широко расставленные фиалковые глаза, открыто и оценивающе смотревшие на него. Точно так же как и он на нее. Черные волосы коротко подстрижены, костюм строг и элегантен. Движения ее были легкими и уверенными и в то же время женственными. И вообще она была дьявольски женственной. Во всяком случае, воспринималась таковой. Вот только что она здесь делает? Она явно не была женой какого-нибудь знаменитого спортсмена, который сумел пробиться в правление директоров Фонда Кенделлов. Она не принадлежала к этому миру. Спенсер знал об этом, потому что никогда раньше ее здесь не видел. Он запомнил бы ее, если бы хоть раз увидел. Затем Спенсера осенило: Меррит наконец отделался от старой ведьмы, которая вела дела фонда, и нанял эту женщину, потому что она была похожа на немецкую няню, когда он и Эштон были детьми.

Спенсер сидел за длинным массивным столом, разглядывая незнакомку. Нужно будет сказать об этом Святому Мерриту – именно так они с Эштон называли Меррита с того времени, когда вместе росли в разбросанных на большой площади и в то же время вызывающих клаустрофобию домах в Палм-Бич, Ньюпорте и Нью-Йорке.

– Доброе утро, – сказала женщина и села на другом конце длинного стола.

Спенсер отметил это с сожалением. Ему бы хотелось оказаться поближе к ней. Он готов был биться об заклад, что она и пахла так же приятно, как выглядела. И вовсе не духами, а мылом, шампунем и вообще женщиной.

Мысль о запахах и ароматах пробудила в нем мятежные чувства. Предстояло долгое заседание. Даже несмотря на присутствие этой женщины, утро будет тянуться долго и утомительно.

– Послушайте, – сказал он, – как вы смотрите на то, чтобы принести мне чашку кофе, пока все это не началось? – Он продемонстрировал улыбку, которую многие называли – и он знал об этом – мальчишеской. – Либо сделайте это, либо пристрелите меня, чтобы избавить от боли и мучений.

Мег через стол молча смотрела на Спенсера Кенделла. По всей видимости, он не имел понятия, кто она такая, она же его узнала. Спенсер выглядел даже более привлекательным в жизни, чем на снимках в бульварной прессе, хотя Мег вынуждена была признать, что в это утро вид у него был несколько потрепанный. Его лазурно-голубые глаза были воспалены, сквозь загорелую кожу лица проглядывала бледность. Тем не менее, несмотря на все эти издержки, он показался ей красивым.

Мег вся подобралась. Спенсер Кенделл, кузен графини Монтеверди, «ужасный ребенок» семейного клана Кенделлов, который за долгие годы произвел на свет немало таких же ужасных мальчишек и девчонок… Меньше всего ей это было нужно сейчас.

Почему непутевые люди, способные причинить неприятности, всегда привлекают ее? Может, это у нее в генах? Может, она унаследовала эту особенность от матери? Она ощущает спазм в желудке, и у нее подгибаются ноги при виде красивого лица и кривоватой, но неотразимой улыбки и непринужденных манер.

И все-таки она не такая, как мать. И она не собирается совершать те же ошибки, которые совершила ее мать в своих отношениях с мужчинами. Хотя бы потому, что мужчины должны отойти на второй план до той поры, пока не устроится ее жизнь, пока она не приобретет нужную репутацию. И она не позволит вовлечь себя в историю, которая нарушит ее планы. Этот человек, который сидит за столом и выжидающе ей улыбается, хочет, чтобы она принесла ему кофе. Хорошо, она принесет ему кофе. Она сыграет роль секретаря или служанки, если он считает, что она присутствует здесь в этом качестве. Ей лишь хочется увидеть его лицо, когда он узнает, кто она на самом деле.

– Кофе скоро будет подан, – сказала Мег.

Она вышла из конференц-зала и по запаху определила, где находится кофеварка. Разумеется, она ожидала найти кофеварку, однако не предполагала, что обнаружит еще и серебряный поднос с чашечками и блюдцами из тонкого английского фарфора. В известных ей офисах пользовались сервизами из пенополистирола и глиняными кружками.

Мег налила кофе в две чашки и вместе с хрустальным кувшинчиком для сливок и сахарницей понесла их на подносе в конференц-зал. Спенсер Кенделл все с таким же мрачным видом сидел в большом зачехленном кресле, словно собрался умереть.

Мег поставила поднос на стол и подала ему чашку кофе. Она заметила, что рука его дрожала, когда он принимал от нее чашку.

Спенсер сделал глоток кофе, поставил чашку на блюдце и приложил дрожащую руку к сердцу.

– Возможно, вы спасли мне жизнь, – сказал он, хотя его вид после этого глотка отнюдь не улучшился. – Что я могу сделать, чтобы отплатить за вашу доброту?

Мег улыбнулась, хотя и не собиралась этого делать.

Спенсер уперся локтем о стол, положил подбородок на кулак и вперил в нее взгляд. У него была мощная челюсть, хотя он и не производил впечатления сильного человека.

– Вам следует чаще улыбаться, – сказал он.

Мужчины говорили ей об этом, сколько она себя помнит, что свидетельствовало, как она полагала, о недостатках ее характера, а отчасти и об отсутствии у мужчин изобретательности.