ФЕДОР ФЕДОРОВИЧ:
Не беспокойтесь… подберу… (Упал на одно колено перед Кузнецовым, подбирает рассыпанные гвозди.)
ОШИВЕНСКИЙ:
Некоторые как раз находят известную прелесть в том, что спускаешься сюда по ступенькам.
КУЗНЕЦОВ:
Вся эта бутафория ни к чему. Как у вас идет дело? Вероятно, плохо?
ОШИВЕНСКИЙ:
Да, знаете, так себе… Русских мало, — богатых то есть, бедняков, конечно, уйма. А у немцев свои кабачки, свои привычки. Так, перебиваемся, каля-маля. Мне казалось сперва, что идея подвала…
КУЗНЕЦОВ:
Да, сейчас в нем пустовато. Сколько он вам стоит?
ОШИВЕНСКИЙ:
Дороговато. Прямо скажу — дороговато. Мне сдают его. Ну — знаете, как сдают: если б там подвал мне нужен был под склад — то одна цена, а так — другая. А к этому еще прибавьте…
КУЗНЕЦОВ:
Я у вас спрашиваю точную цифру.
ОШИВЕНСКИЙ:
Сто двадцать марок. И еще налог, — да какой…
ФЕДОР ФЕДОРОВИЧ:
(Он заглядывает под штору.) А вот и барон!
КУЗНЕЦОВ:
Где?
ФЕДОР ФЕДОРОВИЧ:
По ногам можно узнать. Удивительная вещь — ноги.
ОШИВЕНСКИЙ:
И с вином не повезло. Мне навязали партию — будто по случаю. Оказывается…
Входит Таубендорф. Он в шляпе, без пальто, худой, с подстриженными усами, в очень потрепанном, но еще изящном смокинге. Он остановился на первой ступени, потом стремительно сбегает вниз.
КУЗНЕЦОВ:
(Встал.) Здорово, Коля!
ТАУБЕНДОРФ:
Фу ты, как хорошо! Сколько зим, сколько лет! Больше зим, чем лет…
КУЗНЕЦОВ:
Нет, всего только восемь месяцев. Здравствуй, душа, здравствуй.
ТАУБЕНДОРФ:
Постой же… Дай-ка на тебя посмотреть… Виктор Иванович, прошу жаловать: это мой большой друг. Ошивенский. Айда в погреб, Федор Федорович.
Ошивенский и Федор Федорович уходят в дверь направо.
ТАУБЕНДОРФ:
(Смеется.) Мой шеф глуховат. Но он — золотой человек. Ну, Алеша, скорей — пока мы одни — рассказывай!
КУЗНЕЦОВ:
Это неприятно: отчего ты волнуешься?
ТАУБЕНДОРФ:
Ну, рассказывай же!.. Ты надолго приехал?
КУЗНЕЦОВ:
Погодя. Я только с вокзала и раньше всего хочу знать…
ТАУБЕНДОРФ:
Нет, это удивительно! Ты чорт знает что видел, что делал, — чорт знает какая была опасность… и вот опять появляешься — и как ни в чем не бывало!.. Тихоня…
КУЗНЕЦОВ:
(Садится.) Ты бы, вероятно, хотел меня видеть с опереточной саблей, с золотыми бранденбургами? Не в этом дело. Где живет теперь моя жена?
ТАУБЕНДОРФ:
(Стоит перед ним.) Гегелыптрассе, пятьдесят три, пансион Браун.
КУЗНЕЦОВ:
А-ха. Я с вокзала катнул туда, где она жила в мой последний приезд. Там не знали ее адреса. Здорова?
ТАУБЕНДОРФ:
Да, вполне.
КУЗНЕЦОВ:
Я ей дважды писал. Раз из Москвы и раз из Саратова. Получила?
ТАУБЕНДОРФ:
Так точно. Ей пересылала городская почта.
КУЗНЕЦОВ:
А как у нее с деньгами? Я тебе что-нибудь должен?
ТАУБЕНДОРФ:
Нет, у нее хватило. Живет она очень скромно. Алеша, я больше не могу, — расскажи мне, как обстоит дело?
КУЗНЕЦОВ:
Значит, так: адрес, здоровье, деньги… Что еще? Да. Любовника она не завела?
ТАУБЕНДОРФ:
Конечно, нет!
КУЗНЕЦОВ:
Жаль.
ТАУБЕНДОРФ:
И вообще — это возмутительный вопрос. Она такая прелесть — твоя жена. Я никогда не пойму, как ты мог с ней разойтись…
КУЗНЕЦОВ:
Пошевели мозгами, мое счастье, — и поймешь. Еще один вопрос: почему у тебя глаза подкрашены?
ТАУБЕНДОРФ:
(Смеется.) Ах, это грим. Он очень туго сходит.
КУЗНЕЦОВ:
Да чем ты сегодня занимался?
ТАУБЕНДОРФ:
Статистикой.
КУЗНЕЦОВ:
Не понимаю?
ТАУБЕНДОРФ:
По вечерам я здесь лакей, — а днем я статист на съемках. Сейчас снимают дурацкую картину из русской жизни.
КУЗНЕЦОВ:
Теперь перейдем к делу. Все обстоит отлично. Товарищ Громов, которого я, кстати сказать, завтра увижу в полпредстве, намекает мне на повышение по службе — что, конечно, очень приятно. Но по-прежнему мало у меня монеты. Необходимо это поправить: я должен здесь встретиться с целым рядом лиц. Теперь слушай: послезавтра из Лондона приезжает сюда Вернер. Ты ему передашь вот это… и вот это… (Дает два письма.)
ТАУБЕНДОРФ:
Алеша, а помнишь, что ты мне обещал последний раз?
КУЗНЕЦОВ:
Помню. Но этого пока не нужно.
ТАУБЕНДОРФ:
Но я только пешка. Мое дело сводится к таким пустякам. Я ничего не знаю. Ты мне ничего не хочешь рассказать. Я не желаю быть пешкой. Я не желаю заниматься передаваньем писем. Ты обещал мне, Алеша, что возьмешь меня с собой в Россию…
КУЗНЕЦОВ:
Дурак. Значит, ты это передашь Вернеру и, кроме того, ему скажешь…
Ошивенекий и Федор Федорович возвращаются с бутылками.
ТАУБЕНДОРФ:
Алеша, они идут обратно…
КУЗНЕЦОВ:
…что цены на гвозди устойчивы… Ты же будь у меня завтра в восемь часов. Я остановился в гостинице «Элизиум»{4}.
ТАУБЕНДОРФ:
Завтра что — вторник? Да — у меня как раз завтра выходной вечер.
КУЗНЕЦОВ:
Отлично. Поговорим — а потом поищем каких-нибудь дамочек.
ОШИВЕНСКИЙ:
Барон, вы бы тут помогли. Скоро начнут собираться. (Кузнецову.) Можно вам предложить коньяку?
КУЗНЕЦОВ:
Благодарствуйте, не откажусь. Как отсюда пройти на улицу Гегеля?
ОШИВЕНСКИЙ:
Близехонько: отсюда направо — и третий поворот: это она самая и есть.
ФЕДОР ФЕДОРОВИЧ:
(Разливая коньяк.) Гегельянская.
ТАУБЕНДОРФ:
Да вы, Виктор Иванович, знакомы с женой господина Кузнецова.
КУЗНЕЦОВ:
Позвольте представиться.
ОШИВЕНСКИЙ:
Ошивенский. (Пожатие рук.) Ах! Простите, это я нынче молотком тяпнул по пальцу.
КУЗНЕЦОВ:
Вы что — левша?
ОШИВЕНСКИЙ:
Как же, как же, знаком. На Пасхе познакомились. Моя жена, Евгения Васильевна, с вашей супругой в большой дружбе.
ТАУБЕНДОРФ:
Послушай, как ты угадал, что Виктор Иванович левша?
КУЗНЕЦОВ:
В какой руке держишь гвоздь? Умная головушка.
ОШИВЕНСКИЙ:
Вы, кажется, были в отъезде?
КУЗНЕЦОВ:
