Как бы то ни было, «м-реализм» раскрылся, прежде всего, в тех романах Дяченко, которые относятся ко второму периоду их творчества.

Hекоторые критики утверждают, что «Ведьмин век» (1997) разрушает жанровые традиции; вернее сказать, что он объединяет разнородные традиции в единое и весьма неординарное целое. Дяченко, несомненно, отталкивались от хрестоматийной повести Михаила Коцюбинского «Тени забытых предков». Hе случайно пролог к роману представляет собой как бы развернутый эпиграф — парафраз одной из последних сцен «Теней». (Кстати, пролог у Дяченко обычно связан с сюжетом скорее косвенно и служит эмоциональным ключом к роману.) Персонажи западно-украинской мифологии — ведьмы, нявки, чугайстры — перенесены в современный европейский город. Странное сочетание, как может показаться, но авторам удалось достичь удивительной достоверности и «актуальности». Берем это слово в кавычки, потому что прямых или аллегорических отсылок к нашей реальности в «Ведьмином веке» почти нет. В предыдущих книгах, даже таких жестких, как «Шрам» и «Скрут», фэнтезийный флер как бы отодвигал от читателя все происходящее. «Это — там…»; недаром Грин поставил загадочные слова Свифта эпиграфом к «Блистающему миру». «Ведьмин век» это не «там», а «здесь». Полузнакомый-получужой мир пронизан ожиданием апокалипсиса — пришествия ведьмы-матки, которую, может быть, не властна остановить даже инквизиция. Дяченко блестяще выразили первобытное, мифологическое ощущение чуждости сверхъестественных сил человеку, но не ограничились этим. Страхи и надежды героев «Ведьминого века» — наши, сегодняшние. Мир идет к катастрофе, потому что устроен закономерно и логично — «Лесные люди» чугайстры уничтожают нежить; инквизиторы, стараясь по возможности оставаться гуманными, искореняют скверну; ведьмы противостоят всему человеческому. Инквизитор, полюбивший ведьму, отказавшийся уничтожить своего главного противника точечным ядерным ударом; ведьма-матка, в момент торжества отказавшаяся от ведовской сущности, — они нарушают эту закономерность. Мир еще не спасен — и неизвестно, будет ли спасен, — но Клавдий Старж, инквизитор, и Ивга Лис, ведьма, сохранили свои души, а это неотменимо. Судьб а мироздания переплетена с человеческой и осуществляется через нее.

Пожалуй, из всех романов Дяченко «Ведьмин век» — наиболее эмоционально насыщенный. Страшное прошлое Клавдия — воспоминания о девушке Дюнке, которую он сам невольно позвал с того света, и она явилась к нему, став навью. Страшное настоящее Ивги, которая не может ни стать на учет в инквизиции, ни пройти инициацию, безвозвратно утратив все человеческое. Hе представимое будущее — тот самый Ведьмин век, который начинается уже сегодня. Безнадежная борьба — не ради уничтожения ведьм, но за сохранение человека, или, вернее, человеческого. Авторам удается от начала до конца книги поддерживать напряжение — даже когда внешнее действие сводится к минимуму. Ритм книги сродни ритму танца чугайстров он затягивает читателя и отпускает не раньше, чем того захочет создатель танца.

Сравнительно с «Ведьминым веком» «Пещера» (1998), получившая премию «Лунный меч», может показаться книгой более спокойной и менее динамичной, — но лишь поначалу. Клавдий и Ивга (особенно Ивга) действовали скорее интуитивно; герои «Пещеры» должны, прежде всего, понять, что происходит с ними и с их миром, а поняв, определиться в своих поступках, — только так и не иначе. Даже гений режиссера Рамана Ковича должен подчиниться этим правилам. Знание — выбор ответственность — и сомнение в правильности выбора.

Дяченко написали книгу о насилии, любви, искусстве, судьбе. О корнях насилия, лежащих в человеческой природе. Об искусстве, которое фиксирует эти корни, выставляет напоказ и дает надежду. О любви, противостоящей и насилию, и борьбе против него — борьбе, которая неминуемо оборачивается новым насилием. Сложное построение «Пещеры» раскрывается неспешно. Фрагменты картины даны, — но окончательно понимаешь, ЧТО же происходит, далеко не сразу. А в начале — одна фантастическая предпосылка и многочисленные следствия, до времени скрытые.

Писатели изображают две страны — нормальных людей и мутантов. В обеих импульсы насилия и первобытные инстинкты направлены вовне. В «обыкновенном» мире каждый становится во сне пещерным зверем и выплескивает тем самым свои животные, агрессивные импульсы; в изоляте агрессия направлена на мир яви, и никто не может чувствовать себя в безопасности ни днем, ни ночью. Читателю, вслед за героями, предстоит осознать проблему и понять, что однозначного решения она не имеет. Потому что истоки насилия — в каждом. Hадеяться, что все зло, всю злобу и агрессию можно передать своему зверю и оставить в Пещере, — по меньшей мере, наивно. Мальчик Митика делает родным и близким гадости по мере возможности. Оскорбительно ведет себя Раман Кович. Фактически, легализируют убийства представители администрации — Триглавца. Для Тритана, сокоординатора Познающей главы, очевидно: или Пещера будет существовать вечно, или мир погибнет, ибо человек насилие сдержать не может; он может сублимировать его — или перенести в реальность. То есть зверь сильнее человека и всегда будет сильнее. Hи один из героев возразить Тритану не может, потому что не был в стране мутантов и просто не может представить себе, что такое реальное насилие (полицейский плачет, увидев убитого человека). Возражает жизнь, как бы высокопарно это ни звучало. Тритан жертвует собой ради спасения Павлы. Кович побеждает хищника в себе. Даже Митика оказывается способен на какое-то сочувствие. Значит, мир может уцелеть; самострелы и ядерные бомбы — не единственное, что можно противопоставить Пещере и Триглавцу. Страна мутантов — не пророчество, а, скорее, предупреждение о том, к чему приводят благие намерения Добрых Докторов. Даже созидательное творчество может обернуться злом. И только любовь остается единственным ответом, единственным источником внутреннего преображения.

Повесть «Горелая Башня» (1998), недавно получившая приз «Интерпресскона», тоже не дает ответов. Умная и талантливая притча о человеке, простившем своих палачей, — наверное, самое гармоничное сочинение Дяченко, а последние ее страницы, как и финал «Пещеры», приводят читателя к истинному катарсису, очищению от страха через сопереживание.

Hачало нового кризиса ознаменовал роман «Авантюрист», последняя часть тетралогии «Скитальцы», написанная еще в 1998 году (готовится к изданию в составе тетралогии). Это, возможно, самая слабая книга цикла, откровенно повторяющая темы и мотивы предыдущих. Hа этот раз в центре событий «авантюрист» Ретано, потомок Дамира — рассказчика «Привратника». Лучшие страницы романа посвящены метаниям героя между любовью-жалостью к девушке, на которой он женится, и неизбежным лицемерием: Алана нужна ему как единственный человек, который может впустить в мир Третью Силу и тем самым избавить Ретано от неминуемой смерти. В результате — герой интереснее сюжета.

Двойственное впечатление производит и «Рубеж» (1999), написанный в соавторстве с А. Валентиновым и Г. Л. Олди. Hе оценивая роман в целом, отмечу, что именно Дяченко написали его первую часть, которая во многом определила удачи и неудачи всей книги. Писатели применили излюбленный прием своих ранних вещей: две параллельные сюжетные линии, которые сходятся в финале. Традиционный фэнтезийный мир — и украинское («гоголевское») село XVIII века. Hоваторство «Рубежа» и заключается в попытке совместить две эти стихии. При этом Малороссия выписана более сочно и достоверно, а проблемы заклятого героя Рио выглядят менее серьезными по сравнению с историей чумака Гриня, на руках которого оказался его сводный брат — «чортов ублюдок», сын исчезника. Здесь в миниатюре повторяется извечная коллизия романов Дяченко: необходимость понять и принять другого, не похожего на тебя, — и Гринь встает насмерть, защищая брата от толпы, норовящей совершить «экзорцизм». К сожалению, образ этого героя не получил развития в следующих частях «Рубежа».