Это были правильные слова, и Этеокл тут же смягчился.
– Обязательно передам, госпожа. Гедрика будет счастлива- Он вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.
– Что на кухне и впрямь довольно еды? – тихо спросила Оливия, глядя на угощение.
– Полагаю, нет.- Ромола вздохнула.- Мы всегда поджимаемся, у нас мало денег. Я даже подумываю о продаже одного из рабов, но они все пожилые, и много с этого не возьмешь. Кроме того, никому из них не хочется к новым хозяевам, ведь они столько лет жили со мной.
Оливия порывисто взяла мать за руку.
– Я позабочусь о том, чтобы ты ни в чем не нуждалась. Деньги? Ну что же, я их найду.
– У своего мужа? – резко спросила Ромола.- Я тронута твоей заботой, Оливия, но ничего от него не приму. Я сыта по горло его в нас участием.
– А если я попрошу их не у него? Если я найду деньги у кого-то другого? – Оливия вдруг подумала о Сен-Жермене. Они, правда, в последнее время не видятся, но он… так богат.
– У кого же? – спросила Ромола.
– У друга.- Оливия отвела взгляд.
– У любовника? – с осуждением произнесла мать.- Ты заводишь любовников еще до рождения первенца?
Ответом ей был громкий язвительный смех.
– У меня было столько любовников, мама,- Оливия дернула головой,- что всех и не упомнишь. Нет, неправда Я помню каждого, только не хочу вспоминать.
Ромола была потрясена
– И Юст о них знает? Возможно, именно потому он и ополчился на нас? – Гордая римлянка вперила в дочь гневный, испепеляющий взгляд.
– О да, он все знает. Он сам выбирает их для меня.- Голос гостьи сорвался, она с трудом удерживалась от слез.- И заставляет меня завлекать их. Самых ужасных, от которых бегут даже шлюхи. А потом следит за нами из тайника. Или выходит и помогает насильникам.
– Понятно.- Глаза патрицианки окаменели. Она сидела не шевелясь, с лицом, походящим на греческую трагедийную маску.- Как долго все это длится?
– Долго, мама. Практически, со дня свадьбы.- Оливию жег стыд, она не смела поднять веки.- Однажды я пыталась поговорить об этом с тобой.
– Покарай его, мать Исида! – вскричала Ромола, вновь наливаясь гневом.- Он погубил наш род!
Оливия только кивнула.
– Я пыталась его урезонить, но он пригрозил, что посадит отца в тюрьму. Он сказал, что купил меня, как рабыню, а рабы обязаны повиноваться своим господам.- Она потянула за край скатерти и принялась мять пальцами ткань.
Ромола выпрямилась и почти спокойно сказала:
– Когда обезглавливали твоего отца, Юст наблюдал за казнью. Он видел все.- Она взглянула на стол.- Еда остывает.
– Не думаю, что смогу сейчас есть.
– Ты должна. Иначе бедная Гедрикя не утешится. Выпей немного сока, пока он горячий. За разговором мы все понемногу съедим. У тебя ведь есть время верно? Тебе ведь не надо уезжать прямо сейчас?
– Нет, не надо.- Оливия приняла из рук матери стеклянную чашку и с немым вопросом уставилась на нее.
– Серебряные и золотые кубки мы продали, – пояснила Ромола.- И с тех пор у нас в обиходе стекло.
Оливия нехотя сделала пару глотков и отставила чашку.
– Сколько тебе нужно денег? – напрямик спросила она.
– Не знаю, дочка. Надо бы расспросить Этеокла, он постоянно что-то подсчитывает. Хотя что тут считать? Никакого хозяйства мы не ведем, и положение наше почти безнадежно.
– Выясни все обстоятельно и пошли мне записку. Деньги у тебя будут.
– Твоему любовнику я безразлична,- сказала Ромола, вглядываясь в лицо дочери.
– Зато ему небезразлична я! – Оливия сама удивилась собственному спокойствию, хотя эти слова автоматически переводили ее в разряд содержанки.- Он чужеземец и владеет прекрасной виллой…
– Предпочитаю не знать, кто он такой. Боюсь мне придется принять твой дар. Ничего другого не остается.- Ромолу охватила нервная дрожь.- Впрочем, я могу по утрам вместе с чернью получать даровое зерно. Говорят, сейчас этим кормится почти треть населения Рима. Почему бы и мне не примкнуть к этой трети?
Оливия вновь прихлебнула из чашки и взялась за пирожное. Вкуса она не чувствовала, но еда избавляла от необходимости что-либо отвечать. Она сделает все,чтобы мать не нуждалась, и будет с ней видеться чаще. Теперь Юст не сможет ей это запретить.
– Твой муж,- голос Ромолы сделался отстраненным был тем человеком, который предал нашу
семью. Я думала, ты это знаешь.
– Юст? – глупо переспросила Оливия, но, взглянув в лицо матери, поняла, что не ослышалась.- Кто тебе рассказал?
– Не важно. Его уже нет в живых, но он слышал это от самого Тигеллина. Когда допрашивали Друзилла, Тигеллин поставил ему Юста в пример, как человека, истинно преданного отчизне, сумевшего раскрыть власти глаза на поползновения алчных и низких людей.- Патрицианка встала и, подойдя к окну, принялась переставлять в вазе розы.
Оливия сидела недвижно, всерьез опасаясь, что стоит ей шевельнуться, и под ногами ее разверзнется бездна. Все, чего она сейчас жаждала, это всадить в жирную грудь Юста самый широкий и самый острый на свете кинжал. О негодяй! Он понуждал ее к скотским совокуплениям со всяким отребьем, и она ему подчинялась, ибо условием сделки было благополучие близких ей людей. Жертва оказалась напрасной! Оливия задыхалась от ярости. Нет, Юст недостоин легкой и быстрой смерти. Лучше связать ему сонному руки, а потом отворить жилы и наблюдать, как из его туши капля за каплей сочится черная кровь.
Мать отвлекла ее от мрачных видений.
– Выпей еще сока, дочурка! – Она говорила с ней как с маленькой девочкой.- И соизволь попробовать булочку с ветчиной
Обращение Нерона к сенату и жителям Рима.
«Сенат и народ!
Ваш император шлет вам из Греции свой августейший привет!
Уведомляю вас, что в Коринфе двадцать восьмого ноября 819 года со дня основания Рима я объявил Грецию свободной страной, ибо не подобает нам попирать пятою захватчика столь славную нацию, у которой мы многое переняли и намереваемся еще перенять.
Олимпийские гири уже завершились, они стали великим триумфом Рима, ибо римляне первенствовали во всем. Я сам принимал участие не только в Олимпийских, но также в Пифийских, Истмийских, Немейских и прочих играх и завоевал тысячу восемьсот восемь призов. Это ли не свидетельство могущества и славы империи? Гордый своими немалыми достижениями, я искренне рад вам о них сообщить.
Гелий забросал меня письмами, умоляя вернуться. Что ж, это совпадает и с моим настроением - я вернусь до конца февраля. Я горю желанием с новым благоговением прикоснуться к священной земле Рима и поглядеть, насколько продвинулось строительство Золотого дома.
Я снедаем нетерпением большим, чем любовник, жаждущий прижать предмет своей страсти к груди. Только бы не разыгрались зимние бури! Впрочем, меня не остановят даже они1.
Любящий вас и ожидающий ответной любви
Нерон,
ваш цезарь и император.
3 февраля 820 года со дня основания Рима».
