– О, Боже, Боже, – причитала тетя Шарлотта, стоя в стороне.

Гейвин прыгнул в грузовик, и мы тронулись по разбитой дороге.

– Нам придется ехать до Лингбурга, – сказал Лютер. – Только там ближайшая больница, а этому малышу сейчас именно она и нужна.

Я не ответила. Я не могла глотать. Все, на что я была способна, это только кивать и смотреть на болезненное выражение лица моего братика. Его губы чуть-чуть разомкнулись, но глаза были плотно закрыты и неподвижны.

«О, мама, – плакала я в душе, – я не думала, что все так обернется. Прости меня, прости».

Я не почувствовала слез, пока слезинки не закапали у меня с подбородка Джефферсону на щеку.

Я откинулась назад, глубоко вздохнула и начала молиться. Я услышала, как в заднее окошко постучал Гейвин, и обернулась.

– Ты в порядке? – спросил он.

Ветер развевал его волосы. В глазах я увидела твердую уверенность. Я попыталась заговорить, но не смогла справиться с дрожью губ. Я покачала головой и снова уставилась вперед на бегущее навстречу шоссе. Я взглянула на Лютера. Он вел грузовик с предельной скоростью. Мотор пыхтел и чихал, но Лютер не сводил глаз с дороги, как человек, уже повидавший смерть, он бежал от воспоминаний, которые воскрешали эти события.

Казалось, прошло несколько часов, прежде чем мы увидели дорожный знак, который сообщал, что мы приближаемся к больнице. Затянутое облаками небо становилось все темней и темней. Я видела, как ветер раскачивает деревья. Водители машин зажигали фары, потому что стало очень темно. Я не сомневалась, что раньше чем мы приедем в больницу, нас застанет сильный ливень, но все, что нам досталось, это несколько капель на ветровом стекле. Когда наконец перед нами появилось здание больницы, я позволила себе перевести дух. Охранник рассказал нам, где находится пункт неотложной помощи, и мы поехали прямо туда. Как только грузовик остановился, Гейвин выпрыгнул из кузова и открыл дверь машины. Все это время Джефферсон не просыпался и не произносил ни звука. Гейвин аккуратно и бережно взял Джефферсона на руки с моих колен. Затем и я, выбравшись из кабины, последовала за ним к двери пункта неотложной помощи.

– Что случилось? – спросила нас медсестра, когда мы вошли.

– Думаем, что это столбняк, – сказал Гейвин. Она вышла из-за своей стойки и дала знать другой медсестре, чтобы та привезла каталку. Гейвин положил Джефферсона на нее, и обе медсестры быстро занялись делом: одна одела Джефферсону на руку прибор для измерения кровяного давления, а другая прослушивала сердце. Они озабоченно переглянулись, и одна из них быстро повезла каталку в смотровой кабинет, откуда в этот момент вышел молодой врач. Я последовала за ними.

– Ну, что у нас здесь? – спросил он.

– Мой брат сильно заболел, – объяснила я. – Он порезался несколько дней назад о гвоздь, и мы думаем, что, может быть столбняк.

– Ему делали противостолбнячную прививку? – спросил доктор.

– Не знаю, – ответила я. – Не думаю.

– Чем он порезался? – Доктор поднял веко у Джефферсона и осмотрел зрачок.

– О ржавый гвоздь… полагаю, – сказала я. Доктор резко перевел взгляд на меня.

– Так, а где ваши родители? Это ваш отец? – спросил он, кивая на Лютера, который вместе с Гейвином ждал в конце коридора.

– Нет, сэр.

Первая медсестра что-то ему зашептала, и они вкатили Джефферсона в смотровой кабинет. Следом вошел доктор. Я тоже пошла было за ним, но вторая медсестра меня остановила.

– Подождите здесь. Подойдите к регистратуре, вот туда, и дайте всю необходимую информацию приемной медсестре.

– Но…

Она закрыла дверь, прежде чем я успела что-либо возразить. И мое сердце так сильно билось, и я боялась, что следующим пациентом на каталке окажусь я. Слезы жгли мне глаза, и я попятилась назад.

– Что они сказали? – спросил Гейвин.

– Они хотят, чтобы мы подождали здесь. А я должна дать информацию медсестре в регистратуре.

Он взял меня за руку, и мы подошли к регистратуре. Лютер сел на стул в холле и уставился на нас с выражением ужаса на лице. Я оглянулась на закрытую дверь смотрового кабинета.

Мой маленький брат умирает в той комнате, думала я. Я везла его сюда на своих руках. Он держался за меня и доверял мне с того самого момента, как мы покинули Катлерз Коув, а теперь он лежит в незнакомой комнате без сознания. Мои плечи затряслись, и все тело вздрагивало. Гейвин обнял меня за плечи.

– С ним все будет в порядке. Не волнуйся! – говорил он.

– Кто из вас приходится родственником пациенту? – спросила медсестра из регистратуры.

– Да, мэм, – сказала я, вытирая глаза. – Я его сестра.

– Так, заполните, пожалуйста, этот бланк. Имя и адрес напишите здесь, – она указала авторучкой.

Я взяла этот листок и посмотрела. Глаза застилали слезы, все плыло, слова сливались.

– Это необходимо заполнить, – более твердо сказала она, видя, что я не решаюсь.

Я снова вытерла глаза и вздохнула. Я кивнула и начала писать. Я заполнила все, что могла, но когда надо было написать имена родителей или опекуна, я оставила там пропуск. Она сразу же это заметила.

– Почему вы не вписали имен ваших родителей здесь? – спросила она.

– Они умерли, мэм.

– Так… сколько вам лет?

– Шестнадцать.

– Это ваш опекун? – спросила она, кивая на Лютера, который сидел, не двигаясь и не произнося ни слова.

– Нет, мэм.

Ее это начало раздражать.

– С кем вы и ваш брат сейчас проживаете, мисс? – спросила она.

– Ни с кем, – ответила я.

– Ни с кем? – Ее смущенная улыбка быстро превратилась в сердитое выражение. – Я не понимаю. Нам нужна эта информация.

Я не могла удержаться и громко расплакалась. Даже объятия Гейвина не успокоили меня. Он помог мне сесть рядом с Лютером, держа меня в своих объятиях. Я уткнулась ему в плечо. Медсестра больше не задавала вопросов и ничего не требовала. Некоторое время спустя я перестала плакать и немного успокоилась. Я села, облокотившись на спинку стула, и закрыла глаза. Когда я открыла их, я почувствовала себя оглушенной и онемевшей от всех этих событий.

До этого момента я не осознавала, что в больнице есть люди кроме нас. Но повернувшись, я неожиданно увидела пациентов в приемной: мужчину с окровавленной повязкой на лбу, другого в инвалидной коляске с запрокинутой головой и закрытыми глазами. Вокруг нас была суета. Повсюду сновали медсестры и врачи. Помощник медсестры отвозил пациентов в отделение флюорографии. У лифта в коридоре стояли люди, которые, видимо, пришли навестить больных.

Наконец, после бесконечного ожидания из смотрового кабинета вышли молодой доктор и медсестра. Они остановились возле регистратуры, и медсестра отдала им бланк, заполненный мной не полностью. Доктор удивленно поднял брови. Медсестра что-то сказала ему, он взглянул на нас и направился к нам. Я затаила дыхание. Гейвин крепко сжал мою руку. Лютер кивнул, хлопнув ладонями по коленям.

– Кристи Лонгчэмп? – сказал доктор.

– Да, сэр.

– Вашего брата зовут Джефферсон?

– Да, сэр.

– Так, похоже, он действительно заразился столбняком. Ему надо было сделать противостолбнячную инъекцию сразу же после того, как он поранился, – осуждающе произнес он. У меня сжалось горло. – Разве родители не знали о его ране?

Я отрицательно покачала головой.

– Ее родители умерли, – сказал Гейвин. – Они погибли при пожаре.

Доктор, прищурившись, уставился на Гейвина. Затем он повернулся ко мне.

– Сначала поговорим о твоем брате. Он сейчас в коме, так обычно бывает после столбнячных судорог.

– С ним все будет в порядке? – быстро спросила я, не в состоянии сдерживаться.

Доктор посмотрел на Лютера, а затем снова на меня.

– Обычно течение болезни зависит от возраста пациента и инкубационного периода. Для маленьких детей это намного серьезней, и особенно для тех, у кого болезнь запущена, – холодно проговорил он. – Разве у вас нет опекуна?

– Есть, сэр, – выдохнула я, опуская взгляд. – Мой дядя.