– Это работа Шарлотты, – объяснил Лютер. – Она решила, что они выглядят слишком печальными и рассерженными. Эмили наверняка просто в гробу переворачивается, – добавил он, беззубо улыбаясь.

– Я была здесь раньше один раз, но этого не помню, – сказала я.

– Вот здорово! – воскликнул Джефферсон. – Я тоже хочу. Можно?

– Спроси Шарлотту. У нее десятки таких портретов на чердаке, которые она хотела переделать, – ответил Лютер и хихикнул.

– Где тетя Шарлотта? – спросила я.

– О, она где-нибудь здесь. Вышивает или переделывает что-нибудь в доме. Направо, проходите в гостиную. Устраивайтесь как дома, а я поищу Шарлотту. Это что, весь ваш багаж? – Он вопросительно взглянул на Гейвина.

– Да, сэр.

– Наши вещи украли, когда мы были в Нью-Йорке на автовокзале, – объяснила я.

– Вот как? Нью-Йорк. Я слышал, что подобное там случается. Вас там могут убить или ограбить сразу, как только вы приедете туда, – кивнул Лютер.

– Это может случиться, где угодно, если вы не следите за вещами, – печально признала я.

Мы пошли дальше по коридору. Дом показался мне даже больше, чем в прошлый приезд. Нам нами висели незажженные канделябры, их хрустальные подвески, в тусклом свете керосиновых ламп и свечей больше походили на льдинки.

Мы повернули и вошли в первую дверь, на которую указал Лютер. Там были зажжены две керосиновые лампы: одна – на небольшом круглом столе, а другая – на темном журнальном столике возле дивана. Лютер прошел направо и зажег еще одну лампу возле книжного шкафа.

– Отдохните тут немного, – сказал он и быстро вышел.

Мы огляделись. Длинный полукруглый диван был застелен старинным лоскутным одеялом. Такого старого я еще никогда не видела. Казалось, тысячи ковриков, лоскутков, кусочков полотенец беспорядочно были сшиты вместе. Тоже самое можно было сказать и про накидки на стуле напротив.

На некоторых стенках я узнала вышивки, сделанные тетей Шарлоттой. Это были изображения деревьев и детей, домашних и лесных животных. Все они висели как попало, словно тетя Шарлотта просто прошлась по комнате и прилепила их там, где только было свободное место. То там, то здесь среди ее работ показались старые картины с сельскими видами, домами и опять – предками.

– Посмотрите сюда! – закричал Джефферсон, указывая в ближайший правый угол.

Там стояли старинные часы, но поверх цифр тетя Шарлотта нарисовала и приклеила изображения различных птиц. Цифра «двенадцать» была совой, а «шесть» – курицей. Там были малиновки и синие птицы, воробьи и кардиналы, канарейки и даже попугай. Все они были нарисованы яркими красками.

– Что, черт возьми, здесь происходит? – спросил вслух Гейвин. Я только пожала плечами.

– Здравствуйте. Привет, привет, привет, – услышали мы за спинами веселый голос и повернулись, чтобы поздороваться с тетей Шарлоттой.

На ней было надето нечто, напоминающее мешок, расшитый разноцветными лентами. Она была коренастой и полной, такой, какой я ее помнила. Шарлотта до сих пор заплетала свои седые волосы в две косички, причем в одну был вплетен желтый бант, а в другую – оранжевый. Несмотря на морщины, у нее была детская улыбка и добрые большие голубые глаза, которые светились восторгом школьницы. Вместо туфель у нее на ногах были мужские коричневые шлепанцы с белой полоской по бокам и белым кружком наверху, возле большого пальца.

– Здравствуйте, тетя Шарлотта, – сказала я. – Вы меня помните?

– Конечно, – улыбнулась она. – Ты та малышка, которая здесь родилась. А теперь приехала в гости. Я так рада. К нам так давно никто не приезжал. Эмили ненавидела гостей. Если кто-нибудь приезжал к нам, она всегда говорила, что мы слишком заняты или у нас нет места.

– Нет места? – недоверчиво переспросил Гейвин. Тетя Шарлотта наклонилась к нему и зашептала:

– Эмили врала, но она не считала, что это плохо. Теперь она лежит в холодной могиле, правда, Лютер?

– Очень холодной, – подтвердил он.

– А теперь, – продолжала Шарлотта. – Мы должны найти тебе лучшую комнату, а потом сможем болтать и болтать до бесконечности, пока горло не охрипнет.

– Они, наверное, хотят есть и пить после такого длинного путешествия, – догадался Лютер. – Я приготовлю что-нибудь, а ты отведешь их наверх, Шарлотта.

– Хорошо, – кивнула она и хлопнула в ладоши. – Идемте со мной.

Она направилась к лестнице, а Лютер шагнул к нам.

– Я не рассказал ей, что ты говорила мне о своих родителях. Ты сможешь ей все объяснить, когда спустишься в кухню. Я так любил твою маму, – добавил он. – Она на самом деле хорошо с нами обращалась.

– Спасибо, Лютер, – сказала я, и мы поспешили, чтобы не отстать от Шарлотты, которая шагала и шагала, не замечая, что нас рядом нет.

– Лютер говорит, что нам придется выполнять то, что хотела бы от нас и Эмили, например, не пользоваться долго электричеством, а то это обходится очень дорого, – предупредила Шарлотта. – У нас такой большой дом. Но керосиновые лампы и свечи жгите сколько угодно. Только нужно всегда помнить, что их все время нужно заправлять. Я терпеть этого не могу. А вы? – спросила она, останавливаясь.

– В Катлерз Коув у нас нет таких ламп, – произнесла я.

– О, – заметила она Джефферсона. – Привет. Я забыла, как тебя зовут.

– Я Джефферсон, – представился он.

– Джефферсон… Джефферсон, – повторила она и огляделась. – О, вот здесь на стене – человек, его тоже звали Джефферсон, – указала Шарлотта.

– Человек на стене?

– Она имеет в виду картину, – ответила я.

– Да, картину. Он был, гм… президентом.

– Джефферсон Дэвис, – предположил Гейвин.

– Да, – сказала она, хлопая в ладоши. – Это он. Я покажу его вам. О, а как тебя зовут?

– Я Гейвин, – ответил он, улыбаясь. – На стене есть Гейвины?

Она задумалась на мгновение и затем покачала головой. Но вскоре улыбнулась.

– Я знаю. Я нарисую твой портрет и вышью его, и вставлю в серебряную раму. Только найди себе место.

– Место?

– Ну где ты хочешь, чтобы я повесила твой портрет, – объяснила она.

– А, – Гейвин посмотрел на меня и улыбнулся.

– Я меняю все в доме, – продолжала она, пока мы шли дальше. – Эмили сделала его таким мрачным. Она думала, что только дьявол делает все ярким и веселым. Но Эмили больше нет… – проговорила она, поворачиваясь к нам. – Она умерла и улетела прочь на метле. Так сказал Лютер. Он сам это видел.

– Правда?! – воскликнул Джефферсон. Она кивнула и, наклонившись к нему, зашептала:

– Иногда, когда очень темно и холодно, Эмили летает вокруг дома и стонет, но мы плотно закрываем окна и ставни, – добавила она, выпрямляясь. Джефферсон с изумлением взглянул на меня. Даже моя улыбка не разубедила его.

Мы пошли вверх по ступенькам. Когда дошли до площадки второго этажа, Шарлотта остановилась и кивнула направо в кромешную темноту.

– Там родилась твоя мама и ты. Утром я покажу нам комнату, если хотите.

– Да, конечно. Спасибо, тетя Шарлотта.

– Мы живем там, – она повернулась туда, где керосиновые лампы освещали путь.

Стены здесь были увешаны работами Шарлотты: старыми картинами, которые она дорисовывала, и ее собственными вышивками в рамах. Мы прошли мимо стола, который был застелен чем-то, напоминающим простыню и с нарисованным на ней лицом клоуна.

Несмотря на беспорядок, в котором висели и лежали вещи, работы Шарлотты были чрезвычайно хороши. Я видела, что Джефферсону нравились цвета и картины, и я подумала, имеют или нет эти наивные работы Шарлотты какую-нибудь ценность. Этот темный дом со множеством комнат, наконец, стал ярким и веселым от ее работ. Пока мы проходили мимо других экземпляров – кувшинов и ваз, раскрашенных в яркие цвета с веселыми набросками и формами, бумажных фонариков, свисающих с потолка, и канделябров, полосок цветной и гофрированной бумаги, усеявших стены и окна, – мне казалось, что мы псе каким-то образом попали в безумный, но глупый мир Алисы в стране Чудес.

– Это комната моих родителей, – сказала Шарлотта, останавливаясь у двери, – а это они, – она указала на портреты на противоположной стене.