Она даже не позволила ему проводить себя до двери. Ступив в удобную зону злости, она знала, как играть. Пожелав доброй ночи, она выбралась из лимузина и громко хлопнула дверцей. Но за секунду до этого скользнула взглядом по лицу Энтони – он восхищался ее яростью. Этим он и удерживал ее при себе – удивлением, которое обезоруживало, питало ее интерес и заставляло возвращаться.

Почти целый час Сара расхаживала по темной гостиной, пытаясь выбросить его из головы. Ей хотелось очутиться где-нибудь в таком месте, где бы она не могла вспомнить черты его лица, не услышала бы его голоса. Подобное она проделывала много раз со многими мужчинами и сейчас удивлялась: почему вдруг это стало так трудно? Для себя она выработала даже простую формулу: мысленно отправляла мужчину по долгой-долгой дороге, уходившей в холмы, в соседнее графство, так что уже через несколько минут можно было без опасности спросить себя: «какого цвета его глаза?» или «как это он так улыбался?». И затем, убедившись в том, что и вправду ничего не помнит, Сара понимала, что обретала свободу. Но сейчас она забыла саму формулу, и, куда бы она ни поворачивалась, он повсюду оказывался впереди. И ее ЗАДЕВАЛА мысль о том, что часть своего времени он может проводить с кем-то еще. Она представила, как от него пахнет другой женщиной, как в нем появляется нечто, чего раньше не было. И она не знала, сможет ли это вынести.

В третий раз за ночь Сара проснулась и посмотрела на будильник. Стрелки показывали четыре тринадцать. Дело было не в том, что она боялась пропустить восход солнца, нет, просто сон нес с собой мучительные, какие-то рваные видения. Самих снов она не помнила, но оставалось нервное, взвинченное ощущение, оно подчиняло ее себе, проникая, казалось, в каждую клеточку тела.

Она закрыла глаза, рассчитывая по крайней мере еще на один час сна, каким бы беспокойным он ни оказался. Через пару часов ночь кончилась, серый утренний свет кистью мазнул ее по глазам. Сара уселась в постели, протянула руку к телефону. Уже набрав половину цифр его номера, она спросила себя, что это она делает, не прекращая нажимать кнопки.

– Да? – Голос звучал сонно, но еще до того, как произнести «это я», Сара поняла, что он уже знает.

– Привет, Сара.

Она старалась вслушаться в его интонации, найти в них какие-нибудь сигналы. Но уж слишком заспанным был его голос, она же, как назло, чувствовала себя недостаточно бодрой для того, чтобы хоть о чем-то судить.

– Можно мне зайти к тебе ненадолго? – спросила она. – Тебе нет нужды вставать. Только дверь открой.

– Давай.

В этом слове она тоже не услышала ничего, кроме самого слова. Ни воодушевления, ни предупреждения.

Дом, в котором жил Энтони, стоял еще ближе к океану, чем ее. Воздух здесь был еще более соленым, более влажным – он делал влажным все, с чем соприкасался. Детям запрещают оставлять свои велосипеды под открытым небом – они моментально ржавеют, выходят из строя и начинают фальшивить рояли, и невозможно до блеска надраить машину. Похоже, надвигалось новое ненастье: Калифорния решила, что еще не готова к весне, ей еще не надоели зимние игры.

Подойдя к входной двери, Сара заметила на коньке крыши голубя, внимательным зрачком уставившегося на гостью.

– Знаю, – прошептала она немигающему птичьему взгляду. – Я совсем сошла с ума.

На цыпочках она прокралась в дом и стала осматриваться там с куда большим интересом, чем в тот первый раз, когда Энтони привел ее к себе. В беззвучной неподвижности утра у нее была возможность увидеть его жилище как единое целое. Дом был чисто мужским – повсюду индейские коврики и предметы быта ковбоев, кожаные кушетки и сработанные из толстых досок столы.

Здесь никто не собирался просить прощения за приручение Запада, за добытые там трофеи. В доме пахло тан, будто за ночь до этого здесь был пожар. Почему-то Саре подумалось, что в то время, пока она мерила шагами свою гостиную, он сидел на приступке у камина со стаканом виски в руке. Неслышным шагом она поднялась по лестнице в его спальню. Энтони лежал на спине, глядя на нее из-под полуприкрытых век.

– Разденься, – сказал он и стал смотреть, как она вылезает из джинсов и легкого свитера.

Под его взглядом Сара почувствовала, что по коже ее бегут мурашки, соски твердеют, до ее сознания уже не доходило, что в комнате потемнело, что через тонкий потолок слышится барабанный перестук дождя. Где-то далеко-далеко в небе прозвучало отдаленное эхо грома, но в эту минуту Сара вновь оказалась наглухо запертой в мире, бравшем начало и кончавшемся в поле его зрения.

Она скользнула под одеяло, сразу же ощутив тепло его кожи. Спокойное ночное тепло рядом с дерганым утренним ознобом.

– Почему я никуда не могу скрыться от тебя? – спросила она. – Ты – повсюду. Мак будто ты следишь за мной даже тогда, когда тебя рядом нет.

– А тебе хочется скрыться, уйти от меня? – Энтони положил ее руку себе на грудь, медленно повел ее вниз, через живот, туда, где плоть его уже окончательно проснулась.

– Да. – Пальцы Сары сомкнулись вокруг его плоти. – Нет… Не знаю. Ты ведь по-прежнему видишься с той, другой. Вот что должно мне помочь уйти.

– Я никогда не рву своих отношений одним жестом. И не это тебя смущает, не это злит. Ты возвела вокруг себя замечательную клетку – но знаешь, что не смогла меня ею одурачить, Внутри – загнанная в угол одиночеством личность, пытающаяся убедить себя в том, что жизнь у нее – лучше не надо. Вот что тебя пугает, Сара, – то, что я вижу тебя насквозь.

Она почувствовала, как начинают дрожать губы, как слезы подступают к глазам; голова ее упала ему на грудь.

– Будь ты проклят. Я не плачу на глазах у других. Я просто не умею этого. Как тебе удалось довести меня до такого? Как у тебя получается, что с тобой я превращаюсь в плаксу?

Кулачком Сара ударила его по плечу, но Энтони даже не попытался уклониться.

– Не понимаешь, да? – спросил он. – Но вот-вот начнешь. Мне не нужно даже заставлять тебя что-либо делать. Идя по жизни, ты повернула за угол, а там стоял я, и язык, на котором ты говорила, в этой ситуации не сработал. Ты оказалась в другой стране, где иной климат, где незнакомый ландшафт, так что остается лишь одно – сдаться.

– Но сам-то ты не сдаешься – ты командуешь мной.

– Вот этого-то ты и не понимаешь. Это то же самое. Я сдаюсь, я уступаю тебе, я становлюсь на колени и делаю все, что ты захочешь.

Он выбрался из-под Сары, оставив ее лежать на постели, поднялся и устроил ее тан, что теперь она сидела, опираясь спиной на подушки и опустив ноги на пол. Затем Энтони опустился перед ней на колени, раздвинул ей бедра и, прежде чем нырнуть головой в ее бездну, поднял глаза. Ослепленная на мгновение их блеском, она опустила веки. Язык Энтони начал свою игру – он дразнил, выводя на ее коже узоры, неспешно проникая все глубже. Дыхание Сары сделалось прерывистым, она начала заваливаться назад, но рука Энтони удержала ее в прежнем положении. Он поднял голову, и она увидела, какими влажными стали его губы. Это была ее влага, выдававшая то, как страстно она хотела его.

– Не ложись. Держись прямо и смотри, – приказал он.

И вновь его язык оказался внутри нее, пальцы его забегали по ее телу, и вновь Сара тяжело задышала, сжимая ладонями его голову.

Через какое-то время глаза ее уже не могли больше оставаться открытыми. Для того, чтобы дать ощущениям и чувствам друг друга переплестись как можно теснее, требовалась темнота. Темнота, в которой разгоравшийся внутри нее огонь сделается еще ярче, еще горячее. В том единственном участке мозга, который сохранял способность функционировать, жило осознание того, что теперь уже ничто в ней не сможет остаться таким, каким было до этого. Сара очутилась в джунглях, откуда не было дороги назад.

Энтони убрал из-за ее спины подушки и толкнул Сару; позвоночник ее коснулся прохладных простыней. Он накрыл ее своим телом, и Сара раздвинула ноги, ожидая, что он войдет в нее, однако этого не последовало. Лежа на ней, он чуть приподнялся на локтях, неотрывно глядя в ее глаза.