Во время нашей беседы входит начальник дозиметрической службы.

Докладывает: радиоактивное облако приближается к палатке КП. Быстро доедаем оставшийся арбуз. Садимся в машину и уезжаем. Облако нас преследует. Наконец едущий за нами дозиметрист сообщает по рации: “Радиоактивность в норме”.

Один из дней учения личного состава артдивизионов в боевых условиях радиоактивного заражения окончен. Возвращаемся в гостиницу. В последний воскресный день перед отъездом, напросились с Алексеем Алексеевичем Томилиным поехать с Павлом Михайловичем на рыбалку. Стояла солнечная и безветренная погода. Рыбалка прошла успешно. Улов был богатый. Но на обратном пути Иртыш взбунтовался. Разразилась буря, и пошел проливной дождь: “Ревела буря, гром гремел. Во мраке молния блистала. И беспрерывно дождь шумел…”

Наш катер крутило, вертело из стороны в сторону, бросало вверх-вниз. Мы отскакивали от бортов, как резиновые мячики. Ориентир направления был потерян. Катер мотало как щепку. Спасти нас могло только провидение. И оно по воле Господней пришло. Неожиданно шторм прекратился. Наступил долгожданный штиль, катер тихо покачивался на волнах. Причалили к берегу. Продрогшие и промокшие вернулись в гостиницу. Впечатление осталось незабываемым. Как будто вернулись с того света. На душе стало спокойно, как после любимого напитка Зернова: в стакан выжимается лимонный сок, кладется столовая ложка сахара и наливается боржоми. Несравненный аромат придает свежесть и бодрость.

После возвращения с южного полигона предстояла командировка на северный полигон. Широкие просторы Советского Союза с юга на север и с запада на восток позволяли разработчикам ядерного оружия оценивать его надежность в условиях, близких к реальным.

Когда я летел самолетом АН-24 с атомным зарядом на борту, то вел себя раскованно, т.к. знал, что при аварийной посадке атомного взрыва не будет. Пролетая над северными просторами, можно было также не опасаться атомного взрыва при несанкционированном сбросе изделия на землю. Капсюли-детонаторы в металлической таре находились у меня на коленях. На аэродроме нас встречали офицеры 6-го управления ВМФ. Встреча и проводы были дружескими. Экипаж самолета на прощание подарил мне унты со словами: “Мы чувствовали себя спокойно, когда узнали, что с нами вместе летит главный конструктор”.

Приближалась полярная зима. Предстояли натурные испытания на Новой Земле. Специзделие морским транспортом направили на РТБ для контрольных проверок и окончательного снаряжения. Вместе с руководством 6-го управления ВМФ самолетом через льды и моря прибыли на полигон.

За два дня до испытаний водородной бомбы “полтинник” был произведен торпедный выстрел с подводным взрывом ядерного заряда, изготовленного нашим серийным заводом. Зрелище подводного взрыва неподражаемо, эффектно и красочно. На водной поверхности вначале появился бугор, примерно 10 м в диаметре, который на глазах стал быстро расти. Затем совсем неожиданно прорвался мощный грибовидный столб воды, достигший апогея в 30 метров высоты. Продержавшись несколько минут, стал медленно и плавно опускаться. Когда он сравнялся с водной поверхностью, началось сильное волнение. Пошел девятый вал. Вода забурлила и ринулась к побережью. Вычислительный центр полигона выдал положительную информацию, шведское радио сообщило точные координаты взрыва.

Памяти Н.Е. Кручины

В КОНЦЕ АВГУСТА 1991-го сперва телевидение, а затем и центральная печать сообщили о двух самоубийствах, которые последовали одно за другим: Маршала С.Ф.Ахромеева и управляющего делами ЦК КПСС Н.Е.Кручины. Даже на фоне бурных и трагических событий лета (а о них и тогда, и впоследствии много писали) эти две смерти не могут забыться. Не случайно названные имена вспоминались потом и на страницах газет, и в телевизионных выступлениях. Надо думать, всплывут они еще и в работах историков. Между тем, одного из ушедших людей я знал лично, наблюдал, хотя и не с близкого расстояния, но довольно длительное время. В печати цитировалась предсмертная записка Н.Кручины, воспроизводилась и ее фотокопия - какой-то клочок бумаги, очевидно, вырванный из блокнота. На нем можно было разобрать написанные расшатанным почерком слова - что я-де не преступник, я трус. Какая-то из газет вынесла эти слова в заголовок материала: похоже, автор счел их итоговой самооценкой погибшего. Однако страшные определения поразили меня едва ли не сильнее, чем невероятный факт самоубийства. Ибо все, что я слышал и знал о Кручине в течение трех десятилетий, никак с ними не вяжется. И вот теперь, когда надумал писать литературные воспоминания, не могу не рассказать, каким видел Николая Ефимовича в молодости и какую роль сыграл этот человек в моей жизни.

Сорок лет назад я стал перед выбором: доводить ли до ума свою кандидатскую по Лермонтову, которую не успел завершить в аспирантский срок, или изменить профессию - перейти на работу в редакцию новорожденной газеты “Молодой ленинец”. Я выбрал второе - и в результате был представлен первому секретарю тогдашнего Каменского обкома ВЛКСМ Н.Е.Кручине. Признаюсь, я шел на эту встречу с некоторым предубеждением: вдоволь насмотрелся на вузовских комсомольских активистов. К счастью, Кручина даже внешне оказался не похожим на этих говорливых деятелей. Я увидел перед собой коренастого молодого человека, с открытым, симпатичным лицом - он, тряхнув темно-русым косым чубом, встал из-за стола и сделал шаг мне навстречу. И ознакомительный разговор повел без какой-либо тени официальности. Поинтересовался моим настроением и причинами столь внезапного, с первых шагов, прекращения научной карьеры. Спросил, не испугают ли меня бытовые неудобства и тяжесть редакционной нагрузки: “Ведь часто придется работать и по ночам”. Я сказал, что к этому привычен: сова по природе. “А не будет ли вас шокировать, если станут называть запросто на “ты” и не по имени-отчеству, как вы привыкли в институте?” Я ответил, что для меня важно существо отношений, а не форма - зови хоть горшком, только в печь не сажай. Но я ошибся. Дело в том, что в комсомольском аппарате той поры принято было, чтобы старший по должности называл на “ты” младшего - равенства в обращении не предполагалось. И я, проработавший потом в этой системе четыре с лишним года, так и не смог привыкнуть к негласному правилу. Кручина между тем стал очень кратко характеризовать хозяйственную жизнь своего горняцкого края, говорил и о психологических особенностях населения.

За последнее десятилетие вся Россия имела возможность познакомиться с мощным по размаху шахтерским движением. То, что горняки представляют особую категорию рабочего класса, я начал постигать еще в те дни, о которых пишу. Изнурительно тяжкий и опасный труд, вызывающий даже профессиональные заболевания (антрокоз и силикоз), труд, в котором не только общий успех, но и сама жизнь людей зависит от каждого, - такой труд сплачивает сильнее, чем принадлежность к одной политической партии. Впрочем, слова эти я сейчас говорю, а Кручина тогда сказал: “Шахтеры любят испытывать человека - и судить о вас будут по вашим поступкам”.

С таким-то народом умел быстро находить общий язык Николай Кручина (хотя закончил не какой-нибудь горнорудный, а сельскохозяйственный институт). И газетчики знали: если на такой-то шахте среди рабочих вспыхнуло недовольство, если у них возникли трения с начальством, обком партии посылал туда Кручину. Можно было с большой долей уверенности предсказать, что конфликт будет мирно разрешен, напряженность снята, шахтеры более или менее удовлетворены. А для того, чтобы комсомольский лидер мог добиваться такого успеха, надо было, во-первых, быть верным своему слову, а во-вторых, говорить с людьми на их языке. Причем не подделываться под народную речь, вворачивая в заготовленный текст старинные поговорки и ходовые жаргонные словечки. Надо было естественно, как в родную реку, войти в языковую стихию профессиональной среды…