Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Ула, полагая, что это пустые угрозы — ведь все женщины стремятся удержать мужей около себя, — нанял соседку приглядывать за женой.

Когда китобои покидали фиорд, Ксении не было на молебне. Она стояла одна на обрывистой скале и держала скрещенные руки на груди, словно собиралась броситься в море.

Ула ушел на промысел, и в ту же осень на последнем пароходе Ксения отправилась рожать к себе на родину.

Весной она вернулась с младенцем-мальчишкой в Варангер-фиорд, но жила там недолго. Ее сбили с толку: наболтали, что китобоец, йа котором плавал Ростад, наткнулся в тумане на айсберг и затонул. Ксении следовало бы запастись терпением и подождать года два, а она укатила в Россию и не вернулась.

«Бог не дал» Ростаду утонуть, его подобрало английское китобойное судно с острова Южная Георгия. Ула стал охотиться для англичан и вернулся домой через год не с пустыми карманами. В сундучке у него было немало обнов для жены. Но она не встретила его на пороге. Дом был заколочен, в нем жили совы.

Ула Ростад затосковал по жене и сыну. Летом он сходил на Вайгач,1 надеясь узнать от русских, где его семья, но там уже не было старых поморов, они промышляли где-то в ином месте, а те, что жили на острове, ничего не слышали о Ксении.

Старик раскурил погасшую трубку и продолжал:

— Ксения назвала моего сына Иваном и сама, наверное, жила под моей фамилией. А может, замуж вышла. Не позволят же такой женщине остаться одинокой! Я тоже долго бобылем не ходил. Женился на дочке спексинде-ра — главного гарпунера, так называемого «разрубателя сала», чтобы получить место у пушки. Гарпунер-пушкарь зарабатывал в три раза больше, чем другие. Девица на удивление была какой-то вялой и бледной, словно перед свадьбой ее лет пять мочили в пресной воде. И тут я выяснил, что не только рыбы и звери бывают холоднокровными, но и женщины. У моей второй жены оказался темперамент моллюска. Она могла греться у айсбергов. После Ксении мне казалось, что живу я не с женщиной, а с устрицей. — Лина, конечно, неповинна была в том, что такой кровью ее наградили родители. Но мне от этого было не легче. Получилось, будто я женился не на Лине Соне-берг, а на гарпунной пушке. С пушкой я виделся в море каждый день, а с женой раз в три года. Домой меня не тянуло. В те годы китобои с промысла шли к Гавайским островам. В Гонолулу со всего мира съезжались дельцы для закупки китового жира, уса, печени и амбры. Распродав бочки с добычей, мы больше недеди гуляли по тавернам Гонолулу. Я искал радостей у черных женщин и мулаток, но скажу честно — ни одна из них не стоила мизинца Ксении.

Старик помолчал, словно припоминал, какие женщины встречались в его скитальческой жизни, и добавил:

— Лина у родителей привыкла бездельничать. Она жила как чайка, стремясь поменьше махать крыльями и летать за счет ветра. По-моему, она не умерла, а постепенно застыла, превратись в ничто. Не знаю, зачем только такие женщины рождаются? Ее похоронили без меня, в тридцать два года я вновь остался вдовцом. Мне больше не хотелось обзаводиться семьей, но бог, видно, решил испытывать меня на этом румбе. Я не сумел вывернуться из хватких рук Эльмы…

— И вы за столько лет не забыли русский язык?

— Будешь помнить, если заставят. В два-днятые годы я был в России с норвежской группой «Ара». Помните, было такое благотворительное американское общество? Оно оказывало помощь голодающим в Поволжье и занималось еще какими-то странными делами. Но меня это не касалось, я честно переводил то, что говорили русские, и зарабатывал не хуже, чем на промысле. И в последнее время, когда я перестал ходить в Антарктику, часто приходилось быть переводчиком.

В НЕЗНАКОМОМ ПОЛУШАРИИ

Во второй половине декабря радио Москвы сообщало о сильных морозах, а нас по-прежнему донимала жара, и некуда было укрыться от зноя. С мутно-белого неба весь день палило солнце. Липкий пот тек по лицу, шее, струился меж лопаток. Мы беспрестанно бегали в душевую и поливались забортной водой. Но и она была теплой и густой, словно жидкий кисель, и не освежала, а лишь оставляла на наших телах горький налет соли.

Кочегары, появлявшиеся вечерами на слегка продуваемой верхней палубе, мечтательно говорили:

— Эх, теперь бы ведро холодненькой ключевой водицы или хоть бы лопату снега подмосковного!

— А я бы в холодильнике не прочь вздремнуть. А то какой это сон, когда потом исходишь, в собственном бульоне ворочаешься. Скорей бы хоть айсберги показались!

— Ну, тогда другую песню запоешь. Рыбаки-любители и в жару не утратили охотничьего пыла. Узнав, что тунцы мчатся за добычей со скоростью, превышающей движение судов флотилии, они быстро приспособились: стали бросать за корму свинцовые «сардины» с нитяными хвостами, в которых были укрыты прочные стальные крючки.

Сперва легкомысленные рыболовы держали длинную леску голыми руками, терпеливо поджидая удачи. Но после поклевки крупной акулы, которая чуть не утащила механика в океан, стали привязывать лески к кнехтам, а на руки надевать перчатки или рукавицы. Тунцы иногда попадались в сто килограммов весом.

Одной такой рыбины, похожей на торпеду, хватало на всю команду. Особенно хороши были свежие котлеты — румяные, сочные, они по вкусу не уступали курятине.

На экваторе, подчиняясь давней традиции моряков, всех, кто первый раз пересекал незримую границу полушарий, ловили и прямо в одежде, с песнями, под звон бубен и завывание свистулек, с хохотом окунали в бочки либо купели, сооруженные из плотного брезента.

«Крещеных» оказалось больше половины. Армия провяленных и прожаренных тропиками моряков увеличилась.

Чтобы вновь подкормить своих птенцов, «китомама» остановилась для бункеровки у острова Вознесения.

Издали этот остров, состоящий из конусообразных вулканических вершин, испещренных трещинами и рубцами застывшей лавы, был не очень привлекательным. Но вблизи оказался зеленым чудом. На нем росли таких сказочных размеров папоротники и орхидеи, что для полной картины не хватало только гигантских ящеров й мастодонтов. Все впадины, террасы, склоны гор и равнины покрывала густая тропическая растительность, высились плодоносящие пальмы.

Еще в прошлом веке, чтобы сделать остров обитаемым, англичане завезли на него полсотни негров и оставили им лошадей, овец, коз, свиней, домашних птиц и… крыс, убежавших из трюмов кораблей.

Негры принялись возделывать поля и выращивать кукурузу, бобы, овощи, а скот, живший сам по себе, быстро одичал. Но это мало беспокоило людей: еды хватало на всех.

За десятилетия поселок разросся, стал называться Джорджтауном. Увеличилось, конечно, и дикое население лесных зарослей. Вскоре козы, овцы, свиньи стали пробираться на плантации, вытаптывать посевы. Против них пришлось обзаводиться ружьями. Но более опасными, однако, оказались невероятно расплодившиеся крысы. Они совершали налеты на склады с зерном и семенами, опустошали курятники.

Для истребления грызунов англичане привезли из Европы на остров кошек. Но кошки повели себя странно: не хотели ловить крыс, одичали и стали объединяться с ними для нападений на мелкую домашнюю живность.

Зная об этой особенности острова, капитан-директор запретил китобойцам подходить к причалам Джорджтауна и приказал снабженцам тщательней просматривать корзины с овощами и фруктами, доставленные местными торговцами на лодках, чтобы не пополнить подпольное население трюмов «Салюта» новой породой крыс.

В заливах острова водились огромные черепахи, издали похожие на всплывшие мины, и множество акул. Зубастые обжоры настороженно ходили почти у поверхности воды вокруг китобойцев в ожидании добычи. Больше всего мы видели белых акул, но иногда всплывали из глубины голубые хищницы, опасные для человека.

— Эге, братцы, здесь не очень-то покупаешься! — заявил измазанный кочегар, собравшийся поплавать. — В два приема слопают и пуговиц не выплюнут.

Акулы пожирали все, что им бросали за борт: мыло, мочалки, промасленную ветошь, старые тапочки, пустые консервные банки. Пасть у тупорылых обжор расположена так, что они не могли' просто, как щуки, заглатывать добычу с ходу, а всякий раз поворачивались брюхом вверх, чтобы схватить ее снизу.

8
{"b":"109418","o":1}