Вскоре к «Салюту» подкатил на сверкающей лаком машине Раур Сенерсен. Вице-председатель Норвежского союза гарпунеров был радостно возбужден.

— Все сложилось в твою пользу, — объявил он Хаугли. — Я воспользовался небольшим испугом Сэрби и выбил для тебя хороший куш. Свои четыре процента гонорара я заработал в поте лица. Поехали в банк получать деньги.

— Аи эм сорри…(Виноват, простите… (англ.)

Я бы хотел захватить с собой русских друзей, — сказал Хаугли.

— Бери кого хочешь, ты теперь богатый человек,

Наняв полдюжины такси, мы всей компанией поехали в банк. По пути я спросил у Хаугли:

— Сигге, ты способен на серьезные разговоры?

— Хотя говорят: «Сигге мэд, Сигге сумасшедший», но я всегда серьзный,

— Тогда отвечай: кто тебе эти люди? Они дороже партии? Нет. Ведь еще недавно эти бородачи были твоими недругами, а сейчас бесстыдно гуляют на твой счет. Тебе что — некуда деньги девать? Тогда сдай их в партийную кассу. Партия найдет им лучшее применение.

— Ты правильно говоришь, я тоже об этом думал.

— Давай прямо из банка покатим на аэродром.

— Может, это удобней сделать завтра?

— Нет, сегодня. Так будет верней.

— Вэри вэлл, — сказал Хаугли, посерьезнев. — Буду делать, как советуют мои спасители.

На одной из площадей машины вынуждены были замедлить ход, чтобы объехать упившихся китобоев с флотилии «Эребус», которые с воплями «ленд, ленд!»(Земля, земля! (а н г л.) падали на газоны, обнимали рыхлую землю, перекатывались по асфальту, кувыркались.

В парке напротив резвилась другая компания: дико гогоча, китобои ползали в кустах, карабкались на деревья, повисали на ветвях, как обезьяны, выли, куковали, мяукали и лаяли. Так они наслаждались жизнью на суше.

Здесь же склонялись под деревьями и сидели на скамейках, уставленных батареями бутылок, их подвыпившие подружки. Вид у девиц был растерзанный. Но они, не обращая на это внимания, подбивали китобоев на новые безрассудства. Гуляки оглашали парк пронзительными выкриками и хохотам.

Полиция, видимо боясь побоищ, не унимала расшумевшихся дикарей. Вторая столица Южно-Африканского Союза готова была терпеть все, лишь бы деньги, накопленные китобоями, не утекли за ее пределы, а остались в карманах дельцов.

«Полюбоваться» на гуляющих эребусцев остановился и автобус с экскурсантами «Салюта». Мой взгляд неожиданно встретился со взглядом Сорвачева. Председатель базового комитета, увидев меня среди норвежцев, с явным осуждением развел руками и покачал головой.

«Теперь он отыграется на мне, — подумал я. — Зря я высовывался из такси».

У банка наши машины долго не стояли. В Кейптауне все делалось быстро, чтобы угодить клиентам.

На аэродром мы прикатили прежде времени: до вылета самолета в Скандинавию оставалось более двух часов. Не бездействовать же китобоям столько времени? Был немедля отыскан бар и оккупирован всей компанией: норвежцы первым делом захватили вращающиеся тумбы у стойки, а затем оглушающим хохотом и выкриками вытеснили скучающих за столиками пассажиров.

Бармен запустил музыкальный автомат. Зал наполнился грохотом тамтамов, бумканьем банджо и воем свистулек. Под этот дикий джаз заработали машинки, выжимающие сок из лимонов и апельсинов, захлопали пробки, вылетающие из бутылей с шампанским, зашипели сифоны. Началось изготовление коктейлей.

Мы с боцманом хмельного не пили, налегали на бодрящую «кока-колу» и чувствовали себя хорошо.

Прощаясь, Хаугли расцеловал сначала боцмана, потом меня и сказал, что такие друзья, как мы, были у него только в партизанском отряде, что он нас никогда не забудет.

К концу Сигге так расчувствовался, что стал утирать слезы. Это, конечно, умилило китобоев, у которых трудно вышибить слезу, и даже вызвало несвойственный северянам энтузиазм. Норвежцы подхватили на руки своего растроганного соотечественника и гурьбой понесли к самолету.

Оставив опечаленного Сигге на попечение двух молодых стюардесс, мы с боцманом еще раз помахали ему фуражками и поспешили к выходу, чтобы оторваться от компании загулявших норвежцев.

В порту нас встретил обеспокоенный старпом «Косатки».

— Что вы в городе учудили? — спросил он. — Стайнов уже вызывал меня к себе. Мечет громы и молнии. Приказано с «Косатки» никого больше не отпускать в город. Сорвачев видел, как вы пьянствуете и буйствуете на центральной площади. Вы хоть к замполиту сходите и доложите о своем прибытии, — посоветовал он. — Он увидит, что вы не пьяны.

Не раздумывая, мы с боцманом поспешили на «Салют» и разыскали Куренкова.

— Кто из вас верховодил пьяной ватагой норвежцев? — строго спросил замполит. — Кто по деревьям лазал и валялся на площади?

— Такую чушь может выдумать только Сорвачев. Никто из нас ни того, ни другого не делал, — ответил Демчук. — Для этого надо упиться до белой горячки. А мы, как видите, трезвы.

Я без утайки рассказал все, как было.

— За то, что вы отправили домой Хаугли, хвалю, а за пьянку — на партийное бюро вызову, — пообещал Куренков.

— Но мы совершенно трезвы, — заверил я.

Дыхните! — уже с улыбкой потребовал замполит.

Убедившись, что мы действитено абсолютно трезвы, он удивился:

— Чего же на вас Сорвачев клевещет?

— Он на нас зуб имеет еще с того времени, когда мы на «Пингвине» плавали.

— Ну, хорошо, я с ним серьезно поговорю. А вас еще раз благодарю за Хаугли. Коммунисты всюду должны помогать друг другу. Вы доброе дело сделали.

Перед самым выходом флотилии в море радист-оператор «Салюта» на специальной удочке спустил мне радиограмму.

— Поздравляю с прибавлением! — крикнул он. — Приму ответ в двадцать слов, строчи быстрей.

Леля в радиограмме сообщала: «Родила тебе здоровущую девочку тчк Чувствую себя хорошо тчк Обнимаем с доченькой папу зпт ждем нетерпением домой тчк Проси чтобы ваши корабли прибавили скорости на обратном пути».

Это известие так меня обрадовало, что я прямо с мостика закричал:

— Братцы! Я стал папашей!

Узнав о новорожденной, косатковцы трижды прокричали «ура» в ее честь и столько же раз подбросили меня вверх. Только после этого я был освобожден и отпущен сочинять ответную радиограмму.

На обратном пути все повторялось с такой же последовательностью, какая бывает, когда запускают известный фильм с конца. Мы постепенно сбрасывали с себя одежду, опять вытаскивали из душных кают и кубриков матрацы и устраивались спать под открытым небом. Двигаясь на север, мы из осени через полосу вечного лета спешили навстречу весне, начинавшейся в другом полушарии.

Лежа на спине, я опять смотрел на небо южного полушария. Возле созвездия Южного Креста чернел таинственный «Угольный мешок» — пространство, лишенное видимых звезд. Оно всегда меня интересовало. «Неужели люди не пронижут его мощными телескопами и не разглядят, что скрывается за этой угольной тьмой?»

В пути нам явно не хватало китобаек Улы Ростада. С ним по вечерам было веселей.

Днем мы приводили в порядок отчетность по журналам и ведомостям, сдавали флагману запасы линя, гарпунов, пороха и одновременно наводили лоск на судне.

На флагмане пришлось снимать деревянный настил разделочной палубы и выбрасывать за борт, чтобы избавиться от тошнотворного, все пропитавшего запаха китовой сукровицы.

В Гибралтаре норвежцы должны были сойти на берег. Здесь наши пути расходились. Но местный консул норвежцев, зная, какими буйными бывают китобои на берегу, попросил капитан-директора «Салюта» не высаживать его соотечественников в Гибралтаре.

Пока мы запасались горючим, к «Салюту» на рейде подошел пароход «Осло-фиорд» и с борта на борт принял пассажиров.

За много месяцев совместного плавания норвежцы завели друзей среди салютовцев.

Прощаясь, они крепко пожимали руки нашим морякам.

Мы с китобойцев махали им шапками. А когда «Осло-фиорд», трижды прогудев, двинулся в открытый океан, русские китобои торжественно выстроились вдоль бортов и пожелали норвежцам счастливого плавания.