— Здесь! — откликнулся он.
— Что ты там делаешь?
— Колдую! — торжествующе крикнул он, встал и направился к ней, отряхивая на ходу ягодицы.
— Не болтай! — сонно проворчала она. — Хотя… Этот ливень, гроза… И на небе ни облачка… Где ты пропадал?
Теперь, когда она была рядом, он увидел выражение ее лица — удивленное и испуганное.
— Там! — с нотками злорадства в голосе сообщил он и указал пальцем в небо. — Не воображай, что тебе одной это дано!
— Не разыгрывай меня, Эрнст, — попросила она. — Мне не по себе от твоих шуток.
— Ладно. Сейчас я тебя успокою, — пообещал он. — Ты когда-нибудь слышала «Чели ирок»?
— А что это такое?
— Мелодия. Древняя и очень красивая. Хочешь послушать.
— У тебя с собой запись?
— Нет, — усмехнулся он. — Запись нам ни к чему.
Он поднял лицо к звездам, дирижерским жестом вскинул вверх руки, взмахнул ими, и над морем, над ночным пустынным плато зазвучала плавная, медленная мелодия. Най пел тоскующим человеческим голосом. Пел без слов об изнывающих от жажды пустынях, безымянных могилах вдоль караванных путей, о цветущих оазисах по берегам стремительных рек, о луноликих красавицах, о дальних сказочных странах…
Вначале негромкая, мелодия ширилась, гремела все громче и величественнее. Казалось, пели земля и небо, море и ночь. В дюжине километров от того места, где стояли Симмонс и Эльсинора, караванщики, испуганно подгоняя друг друга, снялись с ночевки и, нахлестывая недовольно ревущих верблюдов, тронулись в путь, торопясь подобру-поздорову убраться из заколдованных поющих песков пустыни Сам.
Взмыл в небо, затерялся в мерцании звезд последний, печальный аккорд. Мелодия смолкла. И в наступившей тишине Эльсинора робко тронула Симмонса за плечо.
— Ты… — Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, словно видела его впервые. — Что с тобой произошло? Кто ты?
— Твой муж! — весело расхохотался он. — Надеюсь, ты не подашь на развод из-за этого концерта? Или тебе не по душе восточная музыка?
— Перестань, Эрнст! — Она умоляюще схватила его за руку. — Ведь если ты…
— Что «если я»? — перебил он, веселясь от души, но Эльсинора уже взяла себя в руки.
— Ничего. Мне холодно. Эрнст. Пойдем в домик.
Веселье как рукой сняло. Он пристально посмотрел ей в глаза и молча наклонил голову.
— Пойдем.
Они вошли в палатку и, не сговариваясь, сели за стол друг против друга. Симмонс нагнулся, включил калорифер и опять пристально взглянул на жену. Та сидела, опустив глаза и думая о чем-то своем.
— Не обижайся на меня. — Он потянулся через стол и ласково похлопал ее по руке. — Я вел себя, как последний идиот.
— Какое это теперь имеет значение?
— «Теперь»? — переспросил он.
— Да перестань ты наконец! — взорвалась она. — Это бесчеловечно!
— Что бесчеловечно? — искренне изумился он. — О чем ты, Люси?
— Я знаю, наблюдателей контролируют. Им устраивают проверки…
— Что ты несешь?
— …но зачем нужно было морочить мне голову столько времени? Зачем надо было разыгрывать весь этот фарс с любовью? — Она фыркнула. — Любовь! У вас это здорово получилось, Эрнст, или как вас там на самом деле зовут?
— Да ты о чем? — медленно произнося каждое слово, спросил он.
— Ну так знайте: для вашего поведения есть очень конкретный термин. Подлость — вот, как это называется.
— Люси… — Он встал и зачем-то отошел к противоположной отене. — У меня страшно чешутся руки, Люси…
— У вас экзема? — свирепо поинтересовалась она.
— У меня чешутся руки отхлестать тебя по щекам, Люси!
— Что?! — Она даже привстала от изумления, но тотчас опустилась обратно. — Так что же вы медлите? Вы, ничтожество!
— Встань, Люси! — приказал он.
— И не подумаю!
«Встань — повторил он мысленно. — Подойди и обними меня» — «Ни за что!» — «Встань. Плевать я хотел на весь твой собачий бред. Я люблю тебя. Иди, обними меня и поцелуй». — «Нет!!!» — «Встань И не делай вид, будто меня не любишь. Уж кого-кого, а тебя-то я знаю. Иди ко мне». — «Нет… И не смейте мне приказывать. Вы…» — «Я твой муж. Перед богом и людьми. Слышишь? Я люблю тебя. Не знаю, зачем ты затеяла всю эту чертову кутерьму, но если для того, чтобы убедить меня в том, что ты меня не любишь, — то зря стараешься. Встань!»
Она медленно поднялась из-за стола.
«Иди ко мне!»
Она изо всех сил зажмурила глаза и сделала шаг в его сторону — сомнамбула в белой, ниспадающей до самого пола рубашке.
«Иди ко мне, любимая!»
Она сделала еще шаг, еще… И со стоном бросилась ему на шею.
— Милый! — Она целовала его глаза, нос, щеки, замирала, припав к губам, и снова начинала осыпать поцелуями. — Любимый… Родной… Желанный…
Слезы струились по ее щекам.
— Успокойся. — Он бережно поднял ее на руки, сел. Опустил к себе на колени. — Не надо мне ничего объяснять. Просто успокойся и все. Я понимаю, тебе нелегко со мной. Если тебе не по силам оставаться со мной до конца, — не надо. Не оставайся. Теперь я уже не смалодушничаю, Люси. Можешь мне поверить. Ты сделала меня совсем другим человеком. Сильным, всемогущим; бесстрашным… Я и не подозревал, что могу быть таким. Сегодня я снял силовое поле. Взлетел к звездам. Накликал дождь я грозу. Завтра…
— Остановись! — Она подняла на него опухшие от слез глаза. Пристально вгляделась в зрачки. Встряхнула головой, зажмурилась. — То, что ты говоришь, — правда?
— Конечно. Ты же читаешь мысли, зачем спрашивать?
— Читала! — Она покачала головой. — В том-то и дело. А теперь не могу.
— Как не можешь? — удивился он.
— А вот так. — Она пожала плечами. — Натыкаюсь, как на глухую стену.
— Смеешься?
— Если бы! — Эльсинора вздохнула и вытерла слезы подолом рубашки. — Скажи, когда ты впервые это почувствовал?
— Что «это»?
— Собственное всемогущесгво, как ты выразился.
— Часа два назад, а что?
— И прежде никогда?
— Никогда.
— И ты в самом деле не имеешь отношения к будущему?
— До двадцать третьего века — имею. Дальше не пробовал.
— И не пробуй. Это бесполезно. Все заблокировано. Только по специальным разрешениям и то в сопровождении Наблюдателя.
— Буду знать. Хотя на черта мне это нужно?
— Как знать… — загадочно улыбнулась она сияющими глазами. — Если все, что ты говоришь, правда…
— Оставь-ка ты в покое все свои «если», — сказал он решительно. — Который час?
Она мысленно представила себе циферблат его ручных часов. Часы лежали в кармане брюк, а брюки были перекинуты через спинку стула в соседней комнате.
— Половина третьего.
— Через два часа начнет светать.
— Ну и что?
— Ничего. Просто наш отдых у моря подошел к концу. Пора трогаться. Но прежде давай-ка устроим себе вечер воспоминании.
— Каких еще воспоминаний? — Она удивленно вскинула брови.
— Воспоминаний о будущем. Не о нашем, — он приподнял ее голову, поцеловал в один глаз, потом в другой. — О будущем наших общих знакомых. Тех, кого мы оставляем навсегда.
…Седая опрятно одетая женщина подняла голову от вязанья и взглянула, чуть прищурив левый глаз. Глаз явно косил.
— Кто здесь?
— Это мы, Рея. Симмонсы. Эльсинора и Эрнст.
— Это как вы сюда попали? Столько лет прошло. Просто так, али опять по делам?
— Просто так, Рея.
— Ну-ну. Чайку, может, поставить?
— Спасибо, не надо. Мы не надолго.
— Оно и видать.
— Как ты живешь. Рея?
— Да помаленьку. Замуж вышла. Троих сыновей родила, дочку. Муж-то четыре года как помер. У дочки живу, внуков нянчу.
— А Дюммель где?
— Уехал Дюммель. В фатерлянд свой. Все Крафту продал и уехал. И заводы, и узкоколейку, и каменоломни. Дом вот только ваш Облысевич купил сначала, а как уезжать — Юсупу-баккалу продал. Бакалейщику то есть. А тот недолго им и пользовался: Джунаидхан со своими аламанами нагрянул, да все и пожег. Восстанавливать и не стали. А сад-то ваш цел. Це-ел сад. Так его местные жители по старой памяти и величают — «Симон-баг». Куда же вы? Чайку бы попили…
