— Она придет! — чуть ли не с презрением сказал он себе.

Избегая популярного собрания Вулф,[178] чьи забавные полотна занимали одну из главных галерей причудливого здания из чугуна и разноцветных изразцов, называемого Метрополитен-музей, они прошли по коридору в комнату, где в унылом уединении плесневели памятники древности Чеснолы.[179]

Никто не нарушал их одиночества в этом унылом убежище и, усевшись на диван, расположенный вокруг центрального калорифера парового отопления, они молча смотрели на шкафы черного дерева, где под стеклом хранились извлеченные из праха обломки Илиона.[180]

— Странно, что я никогда здесь не была, — сказала госпожа Оленская.

— Гм… я думаю, когда-нибудь здесь будет великолепный музей.

— Да, — рассеянно согласилась она.

Она встала и прошлась по комнате. Арчер любовался легкими движениями ее фигуры, девически стройной даже в тяжелых мехах, модной меховой шапочкой, изящно отделанной крылом цапли, и похожими на плоские завитки виноградной лозы колечками темных волос на висках. Как и при каждой их встрече, он был весь поглощен черточками, составлявшими ее особенное очарование. Вскоре и он поднялся и подошел к шкафу, перед которым она стояла. Стеклянные полки были уставлены мелкими обломками, в которых с трудом угадывались предметы домашнего обихода, украшения и безделушки из стекла, глины, потускневшей бронзы и других истертых временем материалов.

— Как жестоко, что в конце концов все теряет смысл… — сказала она. — Как эти вещи — когда-то они были необходимыми и важными для забытых людей, а теперь их нужно рассматривать в лупу и снабжать этикеткой «назначение неизвестно».

— Да, но пока…

— Ах, пока…

Когда она стояла перед ним в своей длинной котиковой шубке, спрятав руки в маленькую круглую муфту, с вуалью, словно прозрачная маска, наполовину закрывшей ее лицо, а букетик фиалок, который он ей принес, колыхался от ее порывистого дыхания, ему просто не верилось, что эта безупречная гармония линий и красок когда-нибудь падет жертвой нелепого закона изменений живой природы.

— А пока имеет значение все, что касается вас, — сказал он.

Задумчиво взглянув на него, она воротилась к дивану. Он сел рядом и молча ждал, как вдруг услышал звук шагов, гулко отдававшихся в анфиладе пустых комнат, и физически ощутил гнет уходящих минут.

— Что вы хотели мне сказать? — спросила она, словно тоже получила предостережение.

— Что я хотел вам сказать? — повторил он. — Мне кажется, вы приехали в Нью-Йорк потому, что испугались. — Испугалась?

— Да, вы испугались, что я приеду в Вашингтон. Она опустила глаза на муфту, и он увидел, что руки ее беспокойно двигаются.

— Так что же вы скажете?

— Что я скажу? Да, — ответила она.

— Значит, вы действительно испугались? Вы знали?

— Да, я знала…

— Ну и?.. — настаивал он.

— Ну и… Ведь так будет лучше, правда? — вздыхая и вопросительно глядя на него, отозвалась она.

— Лучше?

— Так мы причиним меньше зла другим. Разве вы не этого всегда хотели?

— Чтобы вы были здесь — близко и все равно далеко? Встречаться с вами так, как сейчас, тайком? Это прямо противоположно моим желаниям. Я говорил вам прошлый раз, чего я хочу.

Она помедлила.

— И вы по-прежнему думаете, что так будет хуже?

— В тысячу раз! — Он умолк. — Было бы легко сказать вам неправду, но правда заключается в том, что я нахожу это отвратительным.

— О, я тоже! — с глубоким вздохом облегчения воскликнула она.

Он нетерпеливо вскочил.

— Ну вот… теперь моя очередь спросить — ради всего святого, что же, по-вашему, лучше?

Она опустила голову, все еще сжимая и разжимая руки в муфте. Шаги приблизились, и сторож в обшитой галуном шапке безучастно прошел по комнате, словно крадущееся по кладбищу привидение. Оба дружно уставились на стоявший перед ними шкаф, а когда служитель скрылся среди вереницы мумий и саркофагов, Арчер заговорил снова:

— Что же, по-вашему, лучше? Вместо ответа она прошептала:

— Я обещала бабушке остаться с нею. Мне казалось, что здесь я надежнее укроюсь от опасности.

— То есть от меня?

Не глядя на него, она чуть заметно наклонила голову.

— От опасности любить меня?

Профиль ее оставался недвижимым, но Арчер увидел, как слеза скатилась с ресниц и повисла на вуали.

— От опасности причинить непоправимое зло. О, не будем такими, как все остальные! — взмолилась она.

— Остальные? Я ничем не отличаюсь от других. У меня такие же стремления, такие же мечты.

Она чуть ли не с ужасом взглянула на него, и он увидел, что ее щеки заметно покраснели.

— Вы хотите… вы хотите, чтобы я один раз к вам пришла, а потом уехала домой? — вдруг осмелев, тихо и отчетливо спросила она.

Кровь бросилась ему в голову.

— Любимая! — проговорил он, не двигаясь с места. Казалось, что он держит в руках свое сердце, и оно, как полная чаша, от малейшего движения вот-вот перельется через край.

Потом до его сознания дошел смысл ее последней фразы, и он нахмурился.

— Домой? Что значит — домой?

— Домой к мужу.

— И вы хотите, чтобы я сказал вам да? Она подняла на него грустные глаза.

— Что же еще мне остается? Я не могу жить здесь И обманывать тех, кто сделал мне столько добра.

— Но ведь именно поэтому я и прошу вас со мною уехать!

— И погубить их жизнь, когда они помогли мне заново начать мою!

Арчер вскочил и в немом отчаянии смотрел на нее. Легче всего было бы сказать: «Да, придите, придите один раз». Он знал, какую власть он обретет, если она согласится, — после этого уже не составит труда уговорить ее не возвращаться к мужу.

Но что-то помешало этому слову сорваться с его губ. Исступленная честность Эллен мешала ему даже помыслить о том, чтобы заманить ее в эту привычную ловушку. «Позволить ей прийти — значит позволить ей уйти опять», — сказал он себе. Нет, это просто невообразимо.

Однако, увидев тень ресниц на ее мокрой щеке, он заколебался.

— В конце концов, у нас своя жизнь, — начал он снова. — Нет смысла стремиться к невозможному. Вы настолько непредвзято относитесь к некоторым вещам, настолько привыкли — по вашему выражению — смотреть в глаза Медузе Горгоне, что мне просто непонятно, почему вы боитесь увидеть наше положение таким, каково оно на самом деле, — если, конечно, вы не считаете, что это слишком дорогая жертва.

Она тоже встала, сжав губы и нахмурившись.

— Ну что ж… Назовите это так… Мне пора, — сказала она, посмотрела на маленькие часики, висевшие на цепочке у нее на груди, повернулась и пошла к выходу. Он бросился за нею и схватил ее за руку.

— В таком случае придите ко мне один раз, — сказал он, чувствуя, что при мысли о возможности ее потерять у него мутится в голове, и секунду или две они смотрели друг на друга чуть ли не как враги.

— Когда же? — настаивал он. — Завтра?

— Послезавтра, — поколебавшись, отвечала она.

— Любимая! — снова вырвалось у него.

Она высвободила свою руку, но еще мгновенье они не отводили друг от друга глаз, и он увидел, что лицо ее, покрывшееся смертельной бледностью, вдруг засветилось глубоким внутренним сияньем. Сердце Арчера восторженно забилось, и он подумал, что ему впервые явилось живое воплощение любви.

— Я опаздываю. До свидания. Нет, нет, не провожайте меня! — воскликнула она, торопливо проходя по бесконечной комнате, словно испугавшись сияния, которое отразилось в его глазах. Дойдя до двери, она быстро обернулась и на прощанье быстро помахала ему рукой.

Арчер отправился домой один. Когда он вошел в прихожую, уже сгущались сумерки, и знакомые предметы показались ему такими странными, словно он смотрел на них с того света.