— По особому поручению… — после долгой паузы повторил Арчер.

Молодой француз слегка развел руками, и оба молча смотрели друг на друга через письменный стол, пока наконец Арчер не предложил мосье Ривьеру сесть, и тот, усевшись на стоявший в дальнем конце комнаты стул, снова застыл в ожидании.

— Вы хотели поговорить со мной об этом поручении? — спросил наконец Арчер.

Мосье Ривьер наклонил голову.

— Не от своего имени — с тем, что мне было поручено, я справился сам. Я хотел бы — если вы позволите — поговорить с вами о графине Оленской.

Арчер уже некоторое время ожидал этих слов, но, когда он их услышал, кровь прилила ему к вискам, словно он зацепился за изогнутую ветку в чаще.

— От чьего же имени вы хотите это сделать? Мосье Ривьер, не дрогнув, встретил этот вопрос.

— Я мог бы сказать, что от имени графини, если б это не звучало некоторой вольностью. Быть может, лучше было бы сказать — во имя абстрактной справедливости?

Арчер иронически на него посмотрел.

— Иными словами, вы посланец графа Оленского? Теперь румянцем — только еще более густым — покрылось бледное лицо мосье Ривьера.

— Да, но меня посылали не к вам, сударь. Если я пришел к вам, то по совершенно иным причинам.

— Что дает вам право, принимая во внимание нынешние обстоятельства, выставлять какие-либо иные причины? — возразил Арчер. — Одно из двух — либо вы по сланец, либо нет.

Молодой человек задумался.

— Моя миссия окончена. Поскольку речь идет о графине Оленской, она потерпела неудачу.

— Ничем не могу вам в этом помочь, — таким же ироническим тоном отозвался Арчер.

— Без сомнения, но вы можете помочь в другом… — мосье Ривьер умолк; руки его, все еще аккуратно обтянутые перчатками, перевернули шляпу, он заглянул внутрь и снова перевел взгляд на Арчера. — Я убежден, сударь, что вы можете способствовать неудаче моей миссии также и у ее семейства.

Арчер отодвинул стул и поднялся.

— И, видит бог, я это сделаю! — воскликнул он. Заложив руки в карманы, он стоял, в бешенстве гляди сверху вниз на маленького француза, лицо которого, хотя он тоже встал, было все равно дюйма на два ниже уровня глаз Арчера.

Лицо мосье Ривьера покрылось его обычной бледностью — бледнее он, казалось, стать уже не мог.

— Какого черта вы вообразили, — гневно продолжал Арчер, — поскольку, как я полагаю, вы обращаетесь ко мне по причине моего родства с госпожою Оленской, что я придерживаюсь мнения, противоположного мнению ее семьи?

Некоторое время единственным ответом мосье Ривьера оставалась перемена в его лице. Застенчивость его сменилась глубоким отчаянием — обычно такой живой и находчивый, он едва ли мог показаться более беспомощным и беззащитным.

— О, сударь…

— Не понимаю, почему вы явились ко мне, когда есть множество людей, гораздо более близких графине, и почему вы вообразили, что я буду менее глух к доводам, с помощью которых вы должны были, очевидно, на нее воздействовать.

Мосье Ривьер встретил эту атаку с обезоруживающим смирением.

— Доводы, которые я намерен перед вами выдвинуть, сударь, принадлежат мне, а не тому, кто меня послал.

— В таком случае у меня еще меньше оснований их выслушивать.

Мосье Ривьер снова оглядел внутренность своей шляпы, словно раздумывая, не содержится ли в этих последних словах достаточно откровенного намека на то, что ему следует надеть ее и удалиться. Затем, внезапно преисполнившись решимости, сказал:

— Сударь, позвольте мне спросить у вас одну вещь. Считаете ли вы, что я не вправе находиться здесь? Или, быть может, по-вашему, вопрос уже решен?

Его невозмутимая настойчивость заставила Арчера почувствовать, насколько неуместными были его шумные выпады. Мосье Ривьеру несомненно удалось произвести на него впечатление. Слегка покраснев, Арчер снова сел и знаком пригласил молодого человека последовать его примеру.

— Простите, но почему вы думаете, что вопрос не решен?

Мосье Ривьер сокрушенно ответил на его взгляд.

— Следовательно, вы разделяете мнение остальных членов семьи, что ввиду новых предложений мадам Оленская едва ли сможет не вернуться к мужу?

— О, господи! — вскричал Арчер, а гость его тихонько пробормотал что-то в подтверждение своих слов.

— Прежде чем повидаться с нею, я — по просьбе графа Оленского — встретился с мистером Лавелом Минготтом, с которым перед отъездом в Бостон неоднократно беседовал. Сколько я понимаю, он выражает мнение своей матушки, а миссис Мэнсон Минготт пользуется большим влиянием в семье.

Арчер сидел молча с таким чувством, будто он цепляется за скользкие края разверзшейся у него под ногами пропасти. Неожиданное открытие, что его отстранили от участия в этих переговорах и даже не известили, что они ведутся, повергло его в изумление, перед которым померкло даже еще более сильное изумление по поводу того, о чем он сейчас услышал. Его внезапно осенило, что если родственники перестали с ним советоваться, значит, какой-то глубокий родовой инстинкт внушил им, что он уже не на их стороне; и теперь ему вспомнились вдруг обретшие новый смысл слова Мэй, сказанные ею по пути домой от миссис Мэнсон Минготт в день состязания лучников: «Быть может, Эллен все-таки была бы счастливее с мужем».

Даже в смятении, вызванном этими новыми открытиями, Арчер вспомнил свой возмущенный ответ и то обстоятельство, что жена его с тех пор ни разу не упомянула при нем имени госпожи Оленской. Ее небрежное замечание, несомненно, было соломинкой, поднятой, чтобы узнать, откуда дует ветер, о результатах было доложено семейству, после чего оно молча исключило Арчера из своих совещаний. Он подивился силе родовой дисциплины, которая заставила его жену покориться этому решению. Он был уверен, что Мэй не поступила бы так, если бы ей не позволила совесть, но она, по-видимому, разделяла мнение семьи, что госпоже Оленской лучше быть несчастливой женой, чем разведенной, и что нет смысла обсуждать это дело с Ньюлендом, которому свойственна нелепая манера вдруг ни с того ни с сего ставить под сомнение самые очевидные истины.

Подняв глаза, Арчер встретил тревожный взгляд гостя.

— Разве вы не знаете, сударь… возможно ли, чтоб вы не знали… ваши родственники начинают сомневаться, вправе ли они советовать графине отвергнуть последние предложения ее мужа?

— Те предложения, с которыми вы приехали?

— Да, те предложения, с которыми я приехал. Арчер уже готов был возразить, что мосье Ривьеру не должно быть дела до того, что он знает и чего не знает, но смиренный и вместе с тем твердый взгляд француза заставил его от этого отказаться, и он ответил вопросом на вопрос:

— Зачем вы говорите об этом со мной? Молодой человек не замедлил с ответом.

— Чтобы просить вас, сударь, — живо отозвался молодой человек, — чтобы просить вас со всей убедительностью, на какую я только способен, не дать ей возвратиться. О, не отпускайте ее! — вскричал он.

Арчер смотрел на него со все возрастающим изумлением. Отчаяние мосье Ривьера и сила его решимости не оставляли ни малейших сомнений: он намерен был высказаться, чего бы это ему ни стоило. Арчер задумался.

— Могу ли я спросить вас, — заговорил он наконец, — придерживались ли вы этой точки зрения в беседе с графиней Оленской?

Мосье Ривьер покраснел, но не отвел глаз.

— Нет, сударь, я честно выполнил свое поручение. Я действительно считал — по причинам, которыми мне не хотелось бы занимать ваше время, — что мадам Оленской будет лучше, если она вновь обретет свое имущество и займет то место в обществе, которое дает ей положение ее мужа.

— Я так и думал — ведь в противном случае вы не взяли бы на себя подобного поручения.

— Конечно, не взял бы.

— Тогда как же… — Арчер снова умолк, и они оба еще раз обменялись долгим испытующим взглядом.

— Ах, сударь, после того как я ее увидел, после того как я ее выслушал, я понял, что ей лучше здесь.

— Вы это поняли?

— Да, я добросовестно выполнил свое поручение — я изложил доводы графа, я передал его предложения, воздерживаясь от каких-либо собственных комментариев. Графиня была столь любезна, что терпеливо все это выслушала, она простерла свою любезность даже до того, что встретилась со мною дважды, она беспристрастно обдумала все, что я имел ей сказать. Но в ходе этих двух бесед я изменил свое мнение и стал смотреть на дело совершенно иначе.