— Еще чудо, что они не выбрали день, когда происходят Гонки на Кубок, — заметила миссис Велланд. — Помнишь, в позапрошлом году они устроили прием в честь какого-то негра одновременно с thé dansant[158] Джулии Минготт? К счастью, на этот раз ничего другого как будто не предвидится, и нам придется к ним поехать.
Мистер Велланд нервно вздохнул.
— Нам, дорогая? Разве кого-нибудь одного недостаточно? Три часа — такое неудобное время. Я должен в половине четвертого быть дома, чтобы принять капли. Стоило ли начинать новый курс лечения доктора Бенкоума, если не придерживаться системы, а если я присоединюсь к тебе позже, я пропущу прогулку.
При этой мысли он снова отложил нож и вилку и его покрытые тонкими морщинками щеки раскраснелись от волнения.
— Тебе вообще незачем туда ехать, милый, — отвечала его жена с живостью, которая уже давно стала машинальной. — Мне нужно оставить несколько визитных карточек на их конце Бельвю-авеню, вот я и заеду к ним в половине четвертого и пробуду ровно столько, сколько нужно, чтобы бедняжка Эми не обиделась. — Она нерешительно взглянула на дочь. — А если у Ньюленда день занят, то Мэй сможет покатать тебя на пони и заодно обновить новую красную сбрую.
В семействе Велландов придерживались принципа, согласно которому часы и дни всех его членов, по выражению миссис Велланд, непременно должны были быть «заняты». Печальная необходимость «убивать время» (особенно обременительная для тех, кто не любил играть в вист и солитер) преследовала миссис Велланд, как призрак безработного преследует филантропа. Другой ез принцип заключался в том, что родители не должны никогда (во всяком случае открыто) вмешиваться в дела своих женатых или замужних детей, а чтобы сочетать независимость Мэй с желаниями мистера Велланда, требовалось столько изобретательности, что у самой миссис Велланд не оставалось ни единой незанятой секунды.
— Конечно, я поеду с папой. Ньюленд наверняка найдет себе занятие, — отозвалась Мэй тоном, который мягко напомнил ее мужу о недостатке отзывчивости с его стороны. Неспособность зятя заранее планировать свои занятия была источником постоянных огорчений миссис Велланд. В течение двух недель, проведенных под ее крышей, на вопрос о том, как он собирается потратить время, Арчер уже несколько раз отвечал каким-нибудь каламбуром, вроде: «вместо того чтобы тратить время, я, пожалуй, для разнообразия его сберегу», а однажды, когда миссис Велланд и Мэй отправились наносить уже давно откладывавшиеся визиты, он признался, что целый день провалялся под скалою на пляже неподалеку от дома.
— Ньюленд никогда не заглядывает вперед, — как-то раз осмелилась пожаловаться дочери миссис Велланд, на что Мэй безмятежно отвечала:
— Да, но, видишь ли, это неважно, потому что, когда ему нечего делать, он читает книгу.
— Ах, точь-в-точь как его отец! — воскликнула миссис Велланд, как бы снисходя к наследственным причудам, после чего вопрос о незанятости Ньюленда больше не обсуждался.
Однако по мере приближения дня приема у Силлертонов Мэй начала выказывать вполне естественную заботу о благе мужа и в качестве утешения за свое кратковременное дезертирство предлагать ему либо партию в теннис у Чиверсов, либо прогулку на катере Джулиуса Бофорта.
— Я буду дома к шести часам, милый, папа никогда позже не возвращается, — уверяла она и успокоилась только тогда, когда Арчер сказал, что хочет нанять коляску и съездить в северную часть острова на конный завод присмотреть там пристяжную для ее кареты. Они уже некоторое время искали такую лошадь, и предложение показалось Мэй настолько разумным, что она взглянула на мать, как бы говоря: «Вот видишь, он не хуже нас умеет распределять свое время».
Мысль о конном заводе и лошади для кареты зародилась у Арчера в тот самый день, когда впервые зашла речь о приглашении Эмерсона Силлертона, но он до поры до времени держал ее при себе, словно в этом намерении была какая-то тайна и упоминание о ней могло помешать его осуществлению. Он, однако, на всякий случай заранее нанял коляску с парой старых извозчичьих лошадок, которые еще были в состоянии пройти восемнадцать миль по ровной дороге, и в два часа пополудни, торопливо поднявшись из-за стола, вскочил в коляску и уехал.
День выдался чудесный. Легкий северный ветерок гнал по ультрамариновому небу клочья белых облаков, а внизу бежали прозрачные волны. В этот час Бельвю-авеню была пуста, и, высадив мальчика-конюха на углу Милл-стрит, Арчер свернул на дорогу к старой гавани, идущую вдоль Истменз-Бич.
Его охватила беспричинная радость, подобная той, с какою он во время коротких каникул выходил из школы навстречу неизвестности. Он пустил упряжку легкой рысью, рассчитывая добраться до конного завода, расположенного неподалеку от Райских Камней,[159] до трех часов, чтобы после осмотра лошади у него осталось еще четыре блаженных часа, которыми он сможет распорядиться по своему усмотрению.
Услышав о приеме у Силлертонов, он сразу подумал, что маркиза Мэнсон непременно поедет в Ньюпорт с Бленкерами, а госпожа Оленская, возможно, опять воспользуется случаем провести день у бабушки. Как бы то ни было, обиталище Бленкеров, вероятно, опустеет, и он, не рискуя показаться нескромным, сможет посмотреть, как оно выглядит. Он совсем не был уверен, что хочет еще раз увидеть графиню Оленскую, но после того, как он смотрел на нее с тропинки над заливом, им овладело странное, неизъяснимое желание увидеть место, где она живет, и воскресить в своем воображении образ женщины, которую он видел тогда в беседке. Это стремленье не оставляло его ни днем, ни ночью, словно капризное, мучительное желание больного отведать еды или питья, которые он пробовал когда-то, но вкус которых давным-давно забыл. Он не знал, к чему это может привести, ибо у него не было осознанного желания поговорить с госпожою Оленской или услышать ее голос. Он просто чувствовал, что если ему удастся унести с собой воспоминание о клочке земли, по которому она ступает, и о том, как обрамляют его небо и море, весь остальной мир, быть может, перестанет казаться ему таким пустым.
Добравшись до конного завода, он тотчас увидел, что лошадь ему не подходит, однако проехался вслед за нею, словно желая доказать самому себе, что никуда не торопится, и только в три часа свернул в один из проселков, ведущих к Портсмуту. Ветер утих, и легкая дымка на горизонте предвещала туман, который с началом прилива поднимется вверх по реке Сакконет,[160] но сейчас окрестные поля и леса были залиты золотым светом.
Он ехал мимо обитых серой дранкой фермерских домов с фруктовыми садами, мимо лугов и дубовых рощ, поселков со взметнувшимися в поблекшее небо остроконечными шпилями и наконец, расспросив работавших в поле людей, свернул на дорожку между высокими зарослями золотарника и куманики. В конце дорожки поблескивала голубая река, а слева, перед купой дубов и кленов, виднелся длинный ветхий дом, обшитый досками с облупившейся белой краской.
На краю дороги, против ворот, стоял открытый сарай, из тех, где жители Новой Англии хранят сельскохозяйственные орудия, а приезжие оставляют лошадей. Арчер соскочил на землю, завел свою упряжку в сарай, привязал к столбу и направился к дому. Газон перед входом превратился в луговину; слева, за густо разросшейся живой изгородью из самшита, виднелись георгины и порыжелые розовые кусты, окружавшие призрачную беседку с некогда белой решеткой, на крыше которой красовался деревянный Купидон — он потерял свой лук и стрелы, но продолжал напрасно целиться в несуществующую цель.
Арчер некоторое время стоял, прислонившись к воротам. Никого не было видно, из открытых окон не доносилось ни звука; серый ньюфаундленд, дремавший у дверей, казался таким же безобидным стражем, как и лишенный стрел Купидон. Мысль о том, что это царство тишины и запустения — обитель неугомонных Бленкеров, казалась странней, но Арчер был уверен, что не ошибся.
