«Наверное, никогда, коль скоро мы им сами не разрешаем», — подумал он и вспомнил, как огорошил мистера Силлертона Джексона дерзким заявлением, что «женщины должны пользоваться такой же свободой, что и мы».
Скоро ему придется снять повязку с глаз этой молодой девицы и предложить ей посмотреть на мир. Но сколько поколений женщин, прежде чем появилась на свет Мэй, легли в фамильную гробницу, так и не сняв с глаз повязки? Он содрогнулся при мысли о некоторых новейших теориях и о неоднократно упоминаемой в ученых трудах кентуккийский пещерной рыбе,[78] у которой за ненадобностью атрофируется зрение. Что, если он велит Мэй Велланд открыть глаза, а они смогут лишь пустым взором смотреть в пустоту?
— Нам могло быть гораздо лучше. Мы были бы только вдвоем, могли бы отправиться в путешествие.
Ее лицо посветлело.
— Это было бы чудесно!
Разумеется, она бы с удовольствием поехала путешествовать, но мама не поймет, почему им вздумалось поступать не так, как поступают все.
— Как будто это не понятно само собой! — настаивал жених.
— Ах, Ньюленд! Вы такой оригинал! — восторженно воскликнула Мэй.
У него сжалось сердце, ибо он увидел, что говорит именно то, чего ожидают от молодого человека в его положении, а ее ответы — вплоть до самого слова «оригинал» — продиктованы ей традициями и инстинктом.
— Оригинал! Мы все похожи друг на друга, как куклы, вырезанные из одного сложенного листа бумаги. Мы словно узор, нарисованный по трафарету на стене. Неужели мы с вами не можем поступать по-своему, Мэй?
Остановившись в пылу спора, он увидел, что ее ясные глаза восхищенно на него смотрят.
— Так что же нам делать? Бежать и тайно обвенчаться? — засмеялась она.
— Если вам угодно…
— О Ньюленд! Значит, вы и вправду меня любите! Ах, как я счастлива!
— Так почему не стать еще счастливее?
— Но мы ведь не можем вести себя как герои романов?
— Почему? Почему? Почему?
Казалось, его настойчивость ей наскучила. Она отлично знала, что ничего этого они сделать не могут, но придумывать доводы было слишком хлопотно.
— Я недостаточно умна, чтобы с вами спорить. Но ведь это… ведь это вульгарно, не правда ли? — спросила она, радуясь, что нашла слово, которое окончательно исчерпывает тему.
— Неужели вы так боитесь быть вульгарной? Вопрос этот, очевидно, ошеломил Мэй.
— Разумеется… я бы не хотела… но ведь и вы тоже, — с некоторой досадой отозвалась она.
Арчер молчал, нервно постукивая тростью по башмаку и чувствуя, что она и в самом деле нашла удачный способ закончить спор; Мэй же беспечно продолжала:
— Да, знаете, я ведь показала Эллен мое кольцо. Она говорит, что никогда еще не видела такой прекрасной оправы. Говорит, что ничего подобного нет даже на рю де ля Пэ.[79] Ах, Ньюленд, у вас такой тонкий художественный вкус!
На следующий день, когда Арчер в ожидании обеда угрюмо курил у себя в кабинете, к нему зашла Джейни. Сегодня он не заглянул в клуб, возвращаясь из конторы, — он служил по юридической части, не слишком утруждая себя работой, как было принято среди состоятельных ньюйоркцев его круга. Он был и не в своей тарелке, и слегка не в духе, и мысль о том, что ежедневно в один и тот же час он делает одно и то же, наводила на него уныние и ужас.
«Однообразие, однообразие», — неотвязно звучало у него в голове, когда он смотрел на знакомые фигуры в цилиндрах, небрежно развалившиеся за зеркальными стеклами, и именно потому, что в этот час он обыкновенно заезжал в клуб, сегодня он нарочно отправился прямо домой. Он знал не только то, о чем будут толковать члены клуба, но и какая роль отводится в этой дискуссии каждому из них. Главной темой будет, конечно, герцог, но подробному разбору, несомненно, подвергнется также появление на 5-й авеню некоей златокудрой особы в маленькой канареечной коляске, запряженной парою черных кобов (которые, как все полагали, имели прямое отношение к Бофорту). «Женщин подобного сорта» (как их называли) в Нью-Йорке было мало, а таких, которые ездили в собственных экипажах, и того меньше, и появление мисс Фанни Ринг на 5-й авеню в час прогулок фешенебельной публики глубоко взволновало общество. Не далее как вчера ее карета проехала мимо кареты миссис Лавел Минготт, и последняя, тотчас же дернув висевший возле ее локтя колокольчик, приказала кучеру отвезти ее домой. «Что, если бы это случилось с миссис ван дер Лайден?» — с ужасом спрашивали друг друга ньюйоркцы. Арчер представил себе, как в эту самую минуту Лоренс Леффертс произносит речь о разложении общества.
Когда Джейни вошла в библиотеку, Арчер сердито поднял голову и тотчас вновь склонился над книгой (это был только что опубликованный «Шателяр»[80] Суинберна), словно вовсе не заметил прихода сестры. Она взглянула на заваленный книгами письменный стол, открыла томик «Озорных рассказов»,[81] скорчила гримасу при виде архаического французского языка и вздохнула:
— Какие ученые книги ты читаешь!
— Что скажешь? — спросил он сестру, стоявшую перед ним с видом Кассандры.[82]
— Мама очень сердится.
— Сердится? На кого? За что?
— Только что тут была мисс Софи Джексон. Брат просил ее передать, что приедет после обеда. Почти ничего не сообщила, потому что он ей запретил — хочет сам все подробно рассказать. Он сейчас у тети Луизы ван дер Лайден.
— Ради всего святого, Джейни, повтори еще раз. Сам господь бог не поймет, о чем ты толкуешь.
— Сейчас не время богохульствовать, Ньюленд… Мама и так в отчаянии, что ты не ходишь в церковь…
Арчер с тяжким стоном вновь погрузился в книгу.
— Ньюленд! Выслушай меня. Твоя приятельница госпожа Оленская была вчера в гостях у миссис Лемюэл Стразерс, она ездила туда с герцогом и мистером Бофортом.
При последних словах этого известия молодого человека охватила безотчетная ярость. Чтобы ее подавить, он засмеялся.
— Ну и что такого? Я знал, что она туда собирается. Джейни побледнела и вытаращила глаза.
— Ты знал, что она туда собирается, и не попытался ее остановить! Предостеречь?
— Остановить? Предостеречь? — он снова засмеялся. — Я ведь не собираюсь жениться на графине Оленской. — Слова эти показались ему самому какими-то фантастическими.
— Но ты женишься на ее родственнице.
— Ох уж эти родственники! — насмешливо произнес он.
— Ньюленд, неужели тебя не интересуют родственники?
— Ничуть!
— И тебе все равно, что подумает тетя Луиза ван дер Ланден?
— Абсолютно все равно — если она способна заниматься пустяками, словно какая-нибудь старая дева, — отозвался Арчер.
— Мама не старая дева, — поджав губы, объявила его девственная сестрица.
Ньюленда так и подмывало крикнуть ей в ответ: «Вот именно старая дева, и ван дер Лайдены — старые девы, да и мы все — стоит нам хоть чуточку соприкоснуться с реальностью — тоже превращаемся в старых дев», но, заметив, что ее длинное кроткое лицо вот-вот исказится от плача, он устыдился, что напрасно ее обидел.
— К черту графиню Оленскую! Не болтай глупостей, Джейни, я не обязан ее опекать.
— Конечно нет, но ведь ты же сам попросил Велландов поскорее объявить о помолвке, чтоб мы все могли ее поддержать, и, если бы не это, тетя Луиза никогда не пригласила бы ее на обед в честь герцога.
— Не вижу в этом приглашении ничего дурного. Она была там красивее всех, и благодаря ей обед не казался таким заупокойным, как все вандерлайденовские банкеты.
— Но ты же знаешь, что дядя Генри позвал ее только ради тебя, это он уговорил тетю Луизу. А теперь они так расстроились, что завтра возвращаются в Скайтерклифф. Знаешь, Ньюленд, по-моему, тебе надо спуститься к маме. Мне кажется, ты просто не понимаешь, каково ей сейчас.
