Колебание есть колебание, выбор есть выбор. А уж с выбранного решения начинается далее логика причин и следствий и она может развиться в нечто совершенно иное. Не бывает «хаты с краю» мы участвуем в исторических процессах и бездействием, Хбросаем на ту или иную чашу весов даже свою нерешительность.

Снести покорно удар бича надсмотрщика или обрушить на него при случае обломок в каменоломне. Выйти на Сенатскую площадь или отсидеться дома, пока не станет ясно, чья берет… И, возможно, в варианте, где на острове Декабристов повесили не декабристов, а царя, даже Майборода (донесший на Пестеля и «южан») поколебался-поколебался и не донес.

Ты откуда взяла эту книгу?

Александр Иванович дал. Смирнова ясно смотрела на меня снизу вверх карими глазами.

Какой Александр Иванович?.. Я похолодел: это был вариант Нуля, до которого Стриж не дожил.

Но Алла уверила меня, что да, именно Стрижевич появлялся здесь и не через двери, а в кресле на помосте, то есть прибыл из каких-то вариантов. Немного полюбезничал, оставил на память книжку, дождался своей ПСВ и исчез, заявив, что там ему интересней.

Я показал книгу Тюрину, обсудив с ним «новость о Стриже». Мы сошлись на том, что это у Алки пунктик, который лучше не затрагивать. Мы ведь знали о вариантах, в которых она после гибели Сашки тронулась рассудком; а здесь комплекс вины проявил себя, вероятно, такой гипотезой: Стрижевич жив и все хорошо.

Да, но книга-то, очерки истории!..

А, мало что напишут и напечатают! Так и не разобравшись во всем этом, я ушел на следующий день по ПСВ в хороший вариант с живым батей и женой Люсей.

…Но ведь и в этом варианте, я знаю, повезло не только — моим близким и маршалам РККА Егорову, Тухачевскому и Блюхеру. В нем жив и здравствует Владимир Владимирович Маяковский. могучий старик, поэт и прозаик, главфантаст планеты Земля. Жив. не сложил голову под Каневом (где не было ни немцев, ни боев) Аркадий Гайдар. Не захлебнулся в литературно-мещанском болоте, не удавился от тоски Сергей Александрович Есенин и помимо поэмы «Черный человек» широко, еще шире известна его большая поэма «Люди-человеки», кроме «Персидских мотивов», все зачитываются циклами «Индийские мотивы». «Японские мотивы», «Яванские», «Замбийские», «Кубинские»… поэт хоть и стар. но на месте не сидит, любит путешествовать. Живут и здравствуют М. А. Булгаков и А. П. Платонов.

(И крутится около них такой круголицый темноволосый Жора-сибирячок. Галоши носит. И хоть дали ему эти корифеи благодушные рекомендации, его все не принимают и не принимают в Союз писателей из-за склонности к графоманству.)

Больше того: в школе там мы проходили законченный роман А. С. Пушкина «Арап Петра Великого» и другие его произведения периода 40 60-х годов XIX века. Проходили и философские поэмы позднего Лермонтова. То есть и они оба дожили до седин.

…А ведь варианты жизней таких людей нельзя свести к колебаниям типа «удавиться или погодить», «вызвать на дуэль клеветника или пренебречь», «сжечь второй том «Мертвых душ» или послать в редакцию» это на поверхности. Эти люди обнаженный нерв своего времени и среды: если последняя подводит их к подобным выборам это значит, что выбора-то уже и нет.

Житейские неурядицы обычного человека, шаткость здоровья. неважный характер, ранимость могут отравить жизнь ему самому. самое большее, его близким, соседям, сослуживцам. Но драма героя драма народа. И нужны были очень многие не те выборы из массива колебаний множества людей не только современников, но и в предшествующих поколениях многие иные решения и поступки, иная обстановка, чтобы не произошли драмы Пушкина, Шевченко, Лермонтова. Маяковского, Есенина. Гоголя и многих, многих еще.

Замечательно, что в вариантах, где не случились эти личные трагедии, не произошли и многие драмы народа нашего. Здесь взаимосвязь. (И вообще в них при той же средней продолжительности жизни населения короче век не у поэтов, не у изобретателей, не у правдолюбцев, а у лихоимцев, конъюнктурщиков, бюрократов, шантажистов, демагогов и прочего отребья: именно они преимущественно спиваются, вешаются и умирают от рака.)

…Жаль, что время моего пребывания в тех вариантах отмерено так скудно, пределами одного бодрствования. Но следующий раз. не я буду, смотаюсь в Москву или на Кавказ, куда угодно— погляжу на живого Маяковского. Хоть издали.

И чего это я на Алку-то: «Про любовь читаешь?» как с печки. Импульсивная я личность. Может, она снова что-то историческое. по своей специальности. А теперь и не спросишь обиделась.

Тихо в лаборатории.

Здырррравствуйте! Это звучит, как треск переламываемого дерева.

Ой, мамочки! Алла силой одних ягодиц подскакивает на высоком табурете.

Техник Убыйбатько, настроившийся сладко зевнуть, судорожно захлопывает челюсти. Даже Ник-Ник, сидящий спиной к двери, резко распрямляется на стуле, чертыхается: отвык за неделю.

В дверях, щедро улыбаясь, стоит мужчина. Он в кожаном пальто, полы обернуты вокруг серых от грязи сапог; мотоциклектные очки сдвинуты на синий берет, в руках перчатки с раструбами. Бурый шарф обнимает мускулистую шею с великолепно развитым кадыком. Выше худощавое лицо с прямым носом и широко поставленными синими глазами: оно усеяно точками засохшей грязи и кажется конопатым, только около глаз светлые круги.

Явление следующее: те же и старший инженер Стрижевич.

В комнате легкий переполох.

О. Александр Иванович! Боже. а заляпанный какой!.. Смирнова, полуотвернувшись, приоткрывает ящик и, судя по движениям, придирчиво осматривает себя в зеркальце, поправляет все свои прически.

Ночью ехали, Александр Иванович, или как? На какой скорости? По асфальту или как? Это Убыйбатько, он тоже мотоциклист.

И не охрип, чертыка! Это я.

Куда грязь притащил, гусар! Умойся и почисться, Это Толстобров.

Да, верно. Стриж стягивает с плеч мотоциклетные доспехи. От Светлогорска по мокрой дороге ехал.

Он находит в углу свои тапочки, переобувается, закатывает рукава синей футболки (на левой руке обнажается татуировка: кинжал, обвитый змеей клеймо давнего пижонства), начинает отфыркиваться под краном.

…В данном варианте эта татуировка единственная. Но я знаю и такие, где он разрисован, как папуас, с головы до ног. На бедрах. например: «Они» (на левом) «устали» (на правом). На руках и «Вот что нас губит» (карты, нож, бутылка и голая дама), и «Спи, мама!» (могильный холм с крестом), и «Нет в жизни счастья»… весь. как говорят психиатры. алкогольно-криминальный набор. А на широкой груди фиолетовый, шедевр: линейный корабль в полной оснастке на волнах, под ним надпись: «Ей скажут, она зарыдает». Чтобы такой выколоть, долго сидеть надо.

И его склонность к эффектным появлениям, к блатным песенкам, исполняемым над приборами через раскатистое «р» («Здыр-рравствуй, моя Мурка, здырравствуй. дорррогая…») и Алла томно стонет: «Кино-о!» только я знаю, как далеко заводят Сашку эти наклонности. И меня с ним.

…На полутрущобной окраине, где прошло наше детство: серые дощатые домики, немощеные улицы-канавы с редкими фонарями, мишенями для наших рогаток, блатные песни были куда больше в ходу, чгм пионерские. «Зануда Манька, чего ты задаесси, распевали мы двенадцатилетними подростками, в гробу б тебя такую я видал. Я знаю, ты другому отдаесси, мне Ванька-хмырь про это рассказал». Это еще была из приличных, и нравы соответствовали: мы сами были не прочь проявить себя в духе подобных песен. Как-то Стриж предложил мне: