8. Румата: а какова твоя конечная цель?
9. Ответ Араты:
1) из истории пиратства — республика на воде;
2) из истории империи — первый император — крестьянин;
3) император понижает цену на водку.
10. Взгляды Араты на крестьянство. (Будучи пиратом, ограбил Соанскую библиотеку, читал, пока заживал горб.)
11. Арата рассказывает о Ваге Колесе — его конец.
12. Арата считает Румату „добрым призраком“. Он живет в мире, где за одним углом кровавый призрак, за другим — ведьма. С призраком он схватится на мечах, ведьме переломает кости, а доброму призраку снисходительно скажет: отойди и не мешай.
13. Ответы на возражения Брускина:[91] доброта не может, только ненависть. Надеюсь, доживу до того, когда вы возненавидите то, что сейчас жалеете. Лучше не мучайтесь, уходите отсюда.
14. Вопросы Брускина.
15. Земляне потеряли что-то. Нет сплошного преимущества перед людьми прошлого. Те, кто были на баррикадах, умели то, что не умеет сейчас никто на Земле. Чем вам еще можно помочь?
16. Уход Араты: „За мной шпик. Впрочем, не надо. Я сам“.
И сохранился рассказ „Дорожный знак“, который позже послужил прологом к ТББ. Текст рассказа практически не отличается от пролога ТББ, за исключением названий. Во время написания рассказа Авторы еще не выдумали Арканар, его окрестности и его жителей. Ребята еще играют в земных пиратов. Вместо сайвы упоминается сельва, вместо ста золотых — два миллиона кило стерлингов, вместо коры белого дерева — кактус пейотль, вместо ируканских пиратов — голландские, а вместо Урочища Тяжелых Мечей — пылающий Порто-дель-Карто.
Обращений „благородный дон“ и „дона“ в рассказе также не было, вместо них — „hombre“ и „тапапа“ (видимо, имеется в виду „тиспаспа“), аккуратно вписанные в пропущенные места машинописного текста. Кстати, обращение к женщинам „дона“ было придумано Стругацкими, ибо у нас, на Земле, женский род к слову „дон“ — „донья“ (испанское) и „донна“ (итальянское и португальское), что было замечено одним въедливым корректором.
Имена же, упоминаемые в рассказе, Авторами были взяты из приключенческой литературы (А. Дюма, Р. Стивенсон, Жюль Верн, О. Генри), так любимой мальчишками советских времен: Генрих Наварра (маршал Тоц), Себастиан Перейра (Бон Саранча), Великий Альвец (дон Сатарина Беспощадный), Джон Гопкинс (Арата Красивый). Интересна переделанная фраза о последнем персонаже. Вместо „Да разве станет Арата связываться с таким негодяем, как ты!“ в рассказе говорится: „Да кто же не знает, что Гопкинс со всей своей компанией уже год как национализирован!“ (Ср. в ПХХПВ: „Данную акцию мистера Гопкинса одобряю. Жду следующих в том же духе. Кондратьев“.)
Единственный персонаж, чье имя было придумано Стругацкими уже давно, но до того времени не было нигде задействовано „Румата-Освободитель“, был изменен в прологе на Гексу Ируканского. Ибо странно было бы будущему Румате играть в Румату…
Более поздние черновики, где Рэбия уже стал Рэбой, сохранились лишь отрывочно на оборотах рукописей ХВ В и ГЛ. Улица Премногоблагодарения в них значится как Куроедова улица, Урочище Тяжелых Мечей — Урочище Больших Мечей. Отец Гаук в них собственного имени еще не имел — просто хозяин оружейной лавки.
В этих же черновиках, мало отличающихся от окончательного текста повести, присутствуют и интересные варианты отдельных отрывков. К примеру, интересное дополнение к эпизоду, когда Румата отдал бумагу смотрителю:
— Ну и пишут же люди! Все как есть. Отдай, мол, Будаха-отравителя сему дону. Ты, дон, постой в сторонке…
По-другому спорили и Румата с Будахом (начало спора, к сожалению, отсутствует):
…королей, слово раб станет непонятным, и все люди станут учеными…
— А! — сказал Будах и махнул рукой.
— Уверяю вас, — сказал Румата, развеселившись. — Будет такое время! Человек посмеется над вашими пирамидами и станет сам управлять историей… Ему больше будет нравится работать, чем отдыхать, он будет всемогущим и всезнающим.
— У вас богатое воображение, — с удовольствием сказал Будах. — Это хорошо. Вы грамотны? Прекрасно! Я бы с удовольствием позанимался с вами. Потому что, мой благородный друг, воображение никак не может заменить знание. Вероятно, все, что способен вообразить человек, существует где-то в неизвестности. Но вообразить и познать — это совершенно разные вещи. Вот например, вы наверняка легко можете вообразить себя отцом, — лицо его вдруг стало удивительно добрым и ласковым, — но я вижу, вы не знаете, что вот эта милая молодая женщина ожидает ребенка. И я вижу, она этого тоже не знает…
Румата заморгал, медленно повернул голову и встретился взглядом с испуганными глазами Киры. Доктор Будах еще долго и, кажется, очень тонко разглагольствовал о соотношении между воображением и знанием, но ни Румата, ни Кира не слыхали больше ни слова.
Позже этот отрывок был переделан из-за мелодраматичности[92] эпизода, а жаль. Была бы еще возможность читателю порассуждать о воображении и познании.
Какие-то особенности и странности, отмеченные Руматой при выходах в город, обдумывались им позже — наедине с собой. В рукописи размышления шли сразу за новостями и были отстраненными от героя. Скорее, передавались не мысли главного героя, а рассказ об этих мыслях. Перед разговором с Вагой Колесом:
И сейчас Румата был озадачен. Он не надеялся найти ночного короля так быстро. Вага в городе! Это надлежало тщательно обдумать.
Когда Румата узнал, что он обворован и чуть не зарубил ухмыляющихся штурмовиков:
Тогда он сразу остыл, ему стало смешно и стыдно. Положив ладони на рукоятки мечей, он двинулся домой, посвистывая сквозь зубы и с некоторой горечью размышляя о том, что нервы у него стали не те. Что если все пойдет дальше таким же путем, то скоро он примется рубить всех в капусту направо и налево. Впрочем, это, наверное, сказывалось напряжение последних недель и темное неопределенное ощущение каких-то грозных неотвратимых событий.
Убирается и публицистичность…
Если бы не были так темны крестьяне, если бы не были так разъединены ремесленники в тысячах крошечных мастерских, если бы они уже были способны подняться над мыслишками о лишнем медяке — словом, если бы было кого объединить, научить, направить. Нет, серая волна в Арканаре поднялась слишком рано вопреки всем теориям и ожиданиям…
<…>
Для Руматы, редко сталкивавшегося с детьми, десятилетний принц был антиподом всех сословий этой дикой страны: и тупых запуганных крестьян, и замученных ремесленников, и невежественных звероподобных лавочников, и оскотиневших в своих замках баронов, и развратного глупого дворянства.
И даже размышления „в лоб“:
…и снова поднялся в гостиную, лег на диван и с некоторым усилием заставил себя вернуться к мыслям о Будахе. По-видимому, случилось самое вероятное. Дон Сатарина и Вага Колесо к Будаху непричастны. Значит, все-таки дон Рэба.
Убирается излишняя фантастичность: плазменные взрывы заменяются выстрелами, плазменные пистолеты на пулеметы, а лучевые удары убираются вообще.
В заявлении дона Сэры „а эти девочки (он указал на караульных гвардейцев, игравших в карты за другим столом) пусть идут сюда“ было добавление: „Я буду их ласкать“. Речь и так смешна, лишнее Авторы убирают. Как убирают и фразу в обсуждении покушения на короля: „Однако все решительно сомневались относительно возможности пребывания на королевском ложе доны Мидары или какой-нибудь иной доны“.
Архаизмы из речи Руматы убраны тоже („давеча“, „братец“), как и книжное „искушен в истории“ заменено на „силен в истории“. Чистится и речь остальных персонажей. Из речи барона Пампы убрано „король, на которого я, впрочем, чихал“.
Хотя некоторые эпизоды в черновиках были описаны более зримо и как-то знакомей… К примеру, опьянение Руматы.
