По вечерам мы бродим вместе с ним по петржинскому парку, а если небо безоблачно, заходим в обсерваторию. Когда не бывает посетителей, Вейнар усаживает меня у рефрактора и независимо от того, в какой четверти находится Луна, направляет объектив на ее застывший рябой лик. Он показывает мне на Луне Альпы, Кавказ и Пиренеи, кратеры, похожие на следы от оспы (их будто бы до тридцати тысяч), и безводные «Море Ясности», «Море Изобилия» и «Море Кризисов», вся красота которых заключается в их названии.
Когда я в первый раз поздним вечером провожал Вейнара домой, я. сам не знаю почему, обрадовался, увидев, что он живет в Новом поселке; о его жителях я записал себе в дневник несколько мыслей.
Вот человек, который вполне заслуженно получил такую квартиру!
— Особенно зимой я чувствую, — сказал он мне, — какое мне привалило счастье. Когда меня кто-нибудь спрашивает, как у меня обстоит дело с углем, мне бывает просто стыдно признаться, что я к углю не имею никакого отношения, что зимой тепло присуще моей квартире, как воздух, как свет…
С каждым днем я узнаю его все больше и все больше начинаю ценить его. Он любит здороваться с людьми; с каким чувством произносит он «добрый день» и «добрый вечер» — не как обычную фразу, а как сообщение о радостном факте, которым надо поделиться с остальными. То и дело он останавливается, встречая кого-нибудь, и расспрашивает:
— Ну, что дома? Все здоровы? Я очень рад… — И он говорит это таким тоном, что ему верят. Ведь он действительно рад, что его друзья и их домашние здоровы!
Или же спросит:
— Ну а как Милочка и Верочка? Ты, конечно, не нарадуешься на них, правда? Передавай большой привет, очень большой привет — только не забудь!
Многие приглашают его в гости.
— Приду, обязательно приду! Я всегда так хорошо себя чувствую у тебя…
Все знают, что он не придет, но что он обязательно пришел бы, если бы у него было время, и прощают ему.
Сначала я думал, что это все его знакомые. Но теперь я понял, что Карел здоровается и с почти незнакомыми людьми, с которыми он, может быть, когда-то и где-то встречался. Он вежливо приподнимает шляпу и улыбается им. И люди с удовольствием встречаются с Карелом и любят пускаться с ним в разговоры.
— Привет, пан Вейнар! Так сколько же звездочек на небе? — спрашивает Вейнара женщина в платке, дружески улыбаясь. Она несет в сетке узенький и длинный батон хлеба, напоминающий пойманного угря; не дожидаясь ответа, женщина идет дальше со своей покупкой.
— Как дела, пан Вейнар? — окликает его с другой стороны улицы невзрачный человечек неопределенного возраста. — Когда мы полетим на ракете на Луну?
— Когда мы столкнемся с кометой? Где кончается вселенная? — засыпают его шутливыми вопросами, на которые не нужно и отвечать. В этих вопросах улыбка и радость, что они его знают, что встретили его, что у них есть о чем поговорить с ним и что он «их», хотя он и астроном.
— Кто это? — спрашиваю я Вейнара о женщине в платке.
— Право, не знаю. Я незнаком с пей. Может, она ходила в магазин, где я стоял за прилавком…
Все его знают здесь, а он никого не знает. Но это не мешает ему любить людей.
Однако такое его отношение к людям не распространяется на молодых девушек. Их Карел просто игнорирует. Если мимо нас проходит хорошенькая девушка, он быстро опускает глаза или отворачивается. Карел признался мне, что еще ни разу в жизни ни за кем пе ухаживал.
Не могу поверить, что при всей его работе у него не нашлось бы нескольких минут для любви.
Он вычисляет логарифмы расстояний, выраженных в световых годах, анализирует спектры звезд и читает по ним их биографии, изучает русский и английский языки, чтобы иметь возможность черпать знания из сокровищницы мировой астрономии, — не припомнишь всего, чем только он ни занимается!
Но ведь ухаживать за девушкой — это не менее важно для молодого человека!
Неужели нельзя найти минутки па интимный шепот, на легкое прикосновение к волосам, на пожатие девичьих рук при свете луны, которая в этот момент не должна быть только мертвым небесным телом, а, скажем, золотым дукатом па вечернем небе, или лампионом, или апельсином?..
— Девушки подождут. Они не уйдут от меня. Их я оставляю на конец, приблизительно так рассуждал Карел.
Но если когда-нибудь он увлечется, то будет гореть, как сноп соломы. Вейнара нельзя назвать красавцем, но счастлива будет та рыбачка, которая однажды поймает его в свои сети…
Теперь я уже знаю, в чем тут дело. Просто юноша ужасно робок. Как он покраснел, когда я знакомил его с Либой! Вчера вечером я привел ее в обсерваторию. Она хотела посмотреть на фиолетовое сияние Беги, о котором я ей рассказывал.
Карел был застенчив, точно девушка. Я заметил, как глаза у Либы сверкнули лукавым огоньком, и сразу же смекнул, что она хочет подшутить над Карелом. Ну нет, моя милая! Я беру Карела под свою защиту, в случае ecли твои гляделки вскружат ему голову! Но он, наверное, не клюнет, душенька!
Было как раз полнолуние, неровная поверхность луны казалась плоской, моря напоминали жирные пятна в тарелке с супом. Карел путался, перечисляя названия горных хребтов, и извинялся, как будто он был виноват в том, что во время полнолуния солнечные лучи падают на луну вертикально и поэтому горы не отбрасывают теней. Но Либе все это было совершенно безразлично, и, слушая объяснения Карела, она больше смотрела на его лицо, чем на Луну.
А когда настало время уходить, я предложил Карелу проводить нас. Но у него вдруг оказалась масса работы по подготовке к следующему дню.
Так мы с ним и распрощались, Либа — немного холодно, обидевшись, что ей не удалось привлечь его внимания.
-. Скажи, пожалуйста, дядя, где ты выискал этот метеор? — спросила она М'еня с ироническим удивлением, когда мы спускались вниз с последним вагоном по подвесной дороге.
— Это же герой рождающегося рассказа о воздушном корабле! Он самый лучший из всех тех, кого я нашел, без малейшего пятнышка. Милый, чистый, скромный, робкий, простодушный и хороший человек. Anima Candida — светлая душа…
— Так, значит, тебе уже никого больше не нужно? — ввернула Либушка немного угрожающе.
— Почему не нужно? Очень нужно! Я даже требую! Хочу! Прошу! Мне помнится, Либушка, — я взял ее нежно за локоть, — ты о чем-то говорила мне, когда я недавно встретил тебя у новостроек. Что ты готовишь для меня героя, нового человека, что только ради меня что-то предпринимаешь, кудато провожаешь его, не так ли? Все это меня тогда скорее обеспокоило, чем обрадовало, учти!
Либа умолкла, очевидно мучительно обдумывая, что она мне должна сказать и может ли открыть пе редо мной свои карты. Мы уже приближались к ее дому.
— Поделись со мной, Либа, выложи все начистоту! Кто он такой?
— Это редактор «Нашей правды», — сказала она вдруг тихо. — Человек, который относится к будущему, добрый и прекрасный душой и телом. Но он слепой…
— То есть как слепой? Слепой редактор?
— Я не шучу. Он слепой на оба глаза…
Либа опять замолчала.
Я тоже молчал и ждал. Я был поражен и не находил слов. Мысленно просил прощения у нее. Как это я сразу не догадался!
— Либушка, — начал я после долгого молчания, — расскажи мне все! С самого начала, все по порядку!
— Что ты еще хочешь знать? — отрезала Либа, переходя вдруг в наступление, словно собираясь со мной спорить. — Я хожу читать ему вслух. Разве в этом есть что-нибудь плохое? Но уже поздно, до свидания!
На этом мы и расстались…
Первая часть рассказа уже написана.
Лицо пани Ксении, матери моего будущего героя, напоминает лица трех женщин из нашего мира, сливающиеся в моем воображении воедино. Во-первых, бесконечно милое и улыбающееся лицо пани Вантоховой, когда она торопливо идет с покупками по нашей улочке, немного побледнев, с растрепавшимися пепельными волосами, в серых брюках; проходя мимо, она каждый раз хвалит что-нибудь в моем садике.
Во-вторых, отражающее материнскую гордость лицо женщины в платке, которую я случайно видел в троллейбусе, она усаживала на сиденье рядом с собой всех своих пятерых одинаково одетых мальчиков. Но пани Ксения будет похожа и на одну из моих двоюродных сестер, ее трегически прекрасное лицо всегда привлекало мое внимание, когда бы я пи перелистывал наш семейный альбом. На фотографии в альбоме, сделанной в конце прошлого века, у моей незнакомой кузины высокая прическа, которую завершает жуткая шляпа с широкими полями и целым птичьим гнездом. Но даже безобразный головной убор не может изуродовать удивительно красивого лица, в выражении которого словно запечатлелся момент перехода от полной покорности к протесту. Эти три различных образа возникают перед моими глазами, когда я представляю себе лицо пани Ксении, сын которой собирается лететь в космос…
