— Хотя расположение комнат удачно, дому почему-то недостает впечатления богатства и роскоши.
Однажды я отправился обмести могилы предков и в горах подобрал несколько оригинальных камней с забавным рисунком. Возвратясь, я показал их Юнь, и она сказала:
— Я слыхала, что на камни из Сюаньчжоу наносили шпаклевку из масла и золы и клали на каменное белое блюдо, дабы выявить контраст цветов. Камни с нашей горы желтые, и хотя они имеют вид древних и просты по очертаниям, желтое и белое не контрастирует. Даже если вымазать их золой, пропитанной маслом, все равно будут выступать незакрашенные изломы. Не знаю, что нам с ними делать.
И далее Юнь предложила:
— Давай выберем острые камни, раздробим их и смешаем с золой — так замажем изломы, а когда камни обсохнут, может быть, они будут одного цвета.
Мы так и сделали. Потом взяли прямоугольное блюдо из исинской глины[70] и на нем соорудили гору, которая уступами сходила в низину с правой стороны. На тыльной стороне горы мы нанесли пересекающиеся квадратные линии в стиле мастера Ни Юнь-линя[71], казалось, будто гора нависает над рекой. В одном углу блюда мы оставили пустое место, заполнили его доверху речным илом и посадили болотную ряску — растение с обильными мелкими листочками, а на самом камне высадили кустик повилики — получилось подобие пейзажа «сосны в горах». На все это потребовалось буквально несколько дней. Когда же наступила пора поздней осени, повилика (точно то была глициния, свисающая с каменной стены) разрослась, покрыла всю нашу гору и густо зацвела ярко-красными цветочками. Из самой глубины воды широко раскинулась ряска. Этот мир из красного и белого на миг пробуждал в нас ощущение, что мы на волшебной горе Пэнлай[72]. Наш пейзаж мы поставили под стрехой крыши. Мы с Юнь подолгу обсуждали его детали: где у нас будет крытый павильон над водой, где поставим увитую зеленью беседку, где выберем место для стелы с надписью: «Здесь опадают цветы, и поток уносит лепестки». Мы обозначали место, где поставим дом, где будем ловить рыбу, спорили, откуда открывается лучший обзор. Мы словно поселились в этом мире из долин и холмов. Но однажды ночью на крыше подрались две кошки, видно, не поделили какой-то кусок, они свалились со стропил и угодили прямо на наше блюдо с пейзажем и, конечно, разбили его вдребезги. Я вздохнул и сказал:
— Видно, даже столь малым деянием мы вызвали зависть создателя.
При этом оба мы не могли сдержать слез.
Возжечь ароматные курения в комнате — одно из пленительных удовольствий праздного духа. Юнь предпочитала аромат палочек из алойного дерева, иногда она брала палочки из другого дерева, но обязательно душистого. Прежде чем возжечь их, она пропаривала палочки в котле, потом выкладывала их на проволочную медную сетку над очагом, примерно на расстоянии полчи от огня, и таким образом просушивала. От палочек исходил удивительно тонкий запах, и они не дымили. В обращении с ароматными палочками нет никаких запретов. А вот цитрус фошоу, «Рука Будды», нельзя подносить к носу выпившему человеку, иначе плод протухнет. Древесную тыкву — мугуа[73] следует обмывать водой во избежание плесени. Всех способов использования фошоу и мугуа невозможно описать, я много раз видел, как люди держали в руках и мугуа, и фошоу — и, судя по тому, как держали, было ясно, что они не постигли искусства пользования этими плодами.
В моем доме на столике всегда стояла ваза с цветами. Юнь как-то сказала мне:
Расставляя цветы в вазе, ты можешь передать впечатление ветра, солнечного дня, дождя и росы; ты умеешь постичь пленительную сущность цветка. Я слышала, что есть картины в стиле «цветы и бабочки», не мог бы ты создать подобный вид в натуре?
Я не знаю, как поставить насекомое на ножки, и потому вряд ли у меня выйдет что-нибудь путное, — сказал я ей.
Есть один прием, правда, боюсь, он покажется тебе предосудительным.
Я попросил рассказать.
— Ты ведь знаешь, что насекомые не меняют окраску после гибели, — начала она. — Можно выбрать подходящего богомола, бабочку или цикаду, проткнуть булавкой, и после, когда насекомое умрет, надо тонкой проволочкой привязать его за шейку к цветку или стебельку травы, установить ножки как требуется, будто оно сидит на стебле или спряталось в листьях. Насекомое будет выглядеть как живое.
Мне понравилось ее предложение. Многие из тех, кто видел мои композиции с насекомыми среди цветов, приходили в восторг. Вряд ли найдется другая женщина, которая проявила бы такое понимание в подобных вещах, как моя супруга.
Когда я жил с ней в Ишани у господина Хуа, его жена просила Юнь обучить двух ее девочек чтению. У них был открытый солнцу двор, так что летом стоял нестерпимый зной. Юнь научила хозяев делать на редкость изящные цветочные ширмы. Каждая ширма состояла из четырех створок. Юнь взяла две небольшие палки, примерно в четыре-пять цуней, и положила их параллельно, а поперек прибила четыре перекладины, каждая около одного чи. Затем по углам образовавшегося квадрата сделала небольшие круглые дырки, в которые воткнула бамбуковые шесты, у нее получилась шпалера высотой шесть-семь чи. На дно шпалеры она поставила горшок с цветным горошком, который вскоре поднялся и покрыл опору. Все устройство можно было легко передвинуть даже вдвоем. Ширмы можно расставлять в любом месте — перед окнами или Дверьми; своей зеленой тенью они полностью закрывают окно, заслоняя вас от солнца и пропуская дуновение ветерка. Подобные заграждения могут быть сделаны в любой форме в соответствии со временем года и предназначенным для них местом. Они и называются «подвижные цветочные ширмы». Для них лучше всего подходят ползучие и душистые цветы. Поистине такие ширмы хороши для всякого загородного дома.
Имя моего друга Лу Бань-фана — Чжан, прозвание Чунь-шань (Весенняя гора); он искусно писал сосны, кипарисы, сливу и хризантемы, владел каллиграфическим стилем лишу[74] и был отменным резчиком печатей. Нам случилось жить в его доме в Сяошуанлоу около полутора лет. Дом был обращен фасадом на восток. Я занимал три комнаты. Как в дождливую, так и ясную погоду из комнат открывался изумительный вид. Кроме нас в доме жил слуга и пожилая женщина, при которой была еще молоденькая дочка. Слуга умел шить, а старуха — прясть. Юнь занялась вышиванием, а старик стал шить на продажу платье, так мы добывали себе пропитание.
По натуре я гостеприимен. И где бы ни собирались мои приятели, я всегда предлагал игру со штрафными чарками вина. Юнь была удивительная мастерица стряпать недорогие блюда: тыква, овощи, рыба и креветки в руках Юнь приобретали редкий и совершенно особый вкус. Мои друзья знали, что я беден, поэтому каждый старался внести свою денежную лепту, дабы у нас была возможность собраться. Я любил со своими друзьями чувствовать себя свободно и легко и стремился всегда, чтоб место, где я жил, было безупречно чистым.
В тот год меня часто посещали несколько друзей: это Ян Бу-фань, имя его Чан-сюй, он превосходно писал портреты; Юань Шао-юй, другое имя его Пэй, мастер пейзажа; Ван Син-лань, имя Янь, мастер живописи цветов и птиц. Они любили Сяошуанлоу за уединенную изысканность. Обычно они приходили с принадлежностями для рисования, и я учился у них искусству живописи. Мои друзья делали за плату прописи в стиле цао и чжуань[75] или резали печати. Выручив деньги, они отдавали их Юнь, чтоб она могла приготовить для гостей чай и купить вино. Все дни мы говорили только о поэзии и обсуждали достоинства живописных свитков. Среди моих друзей были и незаурядные люди — братья Ся Тань-ань и Ся И-шань, братья Мяо — Шань-инь и Чжи-бо, или такие, как Цзян Юнь-сян, Лу Цзюй-сян, Чжоу Сяо-ся, Го Сяо-юй, Хуа Син-фань, Чжан Сянь-хань. Они приходили без зова и уходили, когда хотели,— словно то были ласточки, прилетающие в свое старое гнездо под стрехой. Не раз Юнь вынимала из волос шпильку и продавала, чтобы иметь возможность угостить друзей вином, и никогда не сердилась. Ни один день не проходил у нас без друзей. Нынче мои друзья словно облака, отнесенные порывом ветра, разбросаны по всему свету, а женщина, которую я люблю, мертва. Разбитая яшма[76], благоуханный аромат погребен под землей! Сколь грустно обращаться к прошлому!
