Потом мы шли обратно. Небо густо затянули облака, и оттого земля не спешила остыть, в воздухе было мягко и тепло. Стрёкот уже улёгся, и стояла тишина, колеблемая ветром. Фёдор остановился послушать эту луговую тишину, и Ленка тоже остановилась, а я ушёл дальше. Было необыкновенно хорошо вокруг. Многие цветы закрыли свои венчики, но запах их остался. Было даже как-то чудно, что я плыву в этой тишине, что так тихо и отчетливо шуршит под ногой тропинка и что в моей канистре рождаются вежливые всплески.

Один мой товарищ прочитал мои записи и сказал, что я очень наивный человек, что я верю каждому слову какого-то ходячего проповедника, что у меня глубоко несамостоятельные взгляды на жизнь и что я вообще маменькин сынок и жизни не знаю. Сначала я расстраивался по этому поводу, но потом оглянулся и понял одну вещь. У меня есть Фёдор, есть Ленка, есть те, кому нужны мои снимки и мои записки. Все это подарила мне жизнь, а я верю, что жизнь все-таки справедлива. А у моего товарища есть много самостоятельных взглядов, как он их называет, но я думаю, что это просто взгляды большинства, потому что он живёт как большинство. И я бы не сказал, что товарищ мой счастлив. А я счастлив, хотя, признаться, после встречи с Фёдором мне больше приходилось грустить, чем раньше.

Счастлив же я потому, что я знаю, зачем мне жить.