Ленкина мама — доктор наук. Поэтому меня вдвойне потрясло, что эта реплика, которой нарочно не придумаешь, исходила от неё.

— Нет, что ни говори, жить с творческим человеком — поэтом там или артистом — невозможно! — сказала Ленкина мама. — Ведь у него есть какой-то свой внутренний мир, и он живёт в этом внутреннем мире и никого туда не пускает. А о чём вообще разговаривать с человеком, который живет внутренним миром?

— Мама, — спокойно ответила Лена, оборачивая топор куском старых джинсов. — Я думаю, это кому как. Я вот представить не могу, как можно жить с человеком обыкновенным, который по ночам не подскакивает с криком «Эврика». Я думаю, что каждому своё.

— Ну конечно, ты сама такая, но ты не думай: два творческих человека — это ещё хуже! — ответила мама. — Ведь у них два внутренних мира, и оба разные! У них вообще точек соприкосновения нету! А чтоб был один на двоих — это уж настолько редко бывает, что почти и не бывает.

У неё на кухне что-то зашипело, и она убежала на кухню.

А Ленка села, спрятала лицо за рюкзак и загрустила.

— Какой бред, — сказал я, подсев к ней. — Какой бред! Ленка, это все неправда! У тебя с ним всё будет хорошо.

— Дурачок, — ласково сказала она, улыбнувшись и взъерошив мне волосы. — Я переживаю о том, что это моя мама. Моя мама!

Я вздохнул. Сложно мне вам сказать, что же именно Фёдор в нас с Ленкой изменил, после того как мы с ним подружились. Было это так помаленьку, так незаметно… Но когда я оглядываюсь на два-три года назад, я вижу, что тот, прежний Вадька, был даже не то что глупее, а как-то мельче. Теперь мои сверстники перестали меня понимать, а Ленкины — Ленку. И с родителями трудновато. Мы, конечно, общаемся с ними, и смеёмся, и гуляем, но мы уже не оттого смеёмся, что нам с ними весело, а для того, чтобы им не помешать. А в душе совсем другое живёт. Душе хочется стремиться к лучшему. Хочется делать что-то доброе, полезное. Учиться красоту постигать и с другими своими находками делиться.

Причем у тебя целые горы красоты, а делиться приходиться маленькими камушками, потому что людям пока что больше не надо. И вот когда ты богач, а поделиться не можешь, тогда рождается понемногу в сердце какая-то космическая тоска-радость, такая особая тоска по красоте, и я бы даже сказал, что это любовь…

— Ленка, я тебя люблю, — сказал я.

— Спасибо, — засмеялась она, ободрилась и стала пристраивать топор в стяжках рюкзака. Мы собирались на Шихан.

Вообще шихан — это такой особый вид гор, которые сформированы из выветрившихся округлых камней и слоев. И все эти камни составляют причудливые формы. Иногда они похожи на статуи острова Пасхи, иногда на что-то ещё. Например, на кыштымских шиханах, которые так и называются — Шихан, — есть вершинка под названием Черепаха, она очень похожа на морскую черепаху, выплывшую из глубин древности на своих каменных плавниках. А самая высокая вершина там называется Чемберлен — это каменный человек, который приподнимает ладонь, чтобы прикрыть ей глаза от восходящего солнца и посмотреть вдаль: за озеро Аракуль, подёрнутое взвихрениями утреннего тумана, за лесные массивы и дальше, дальше.

Вид с плеч Чемберлена какой-то особенный, мне всё никак не удаётся как следует заснять на плёнку неровные волны бескрайнего леса и дымчато-голубые небеса, светящиеся в любое время суток. Здесь всё как будто в мареве и свечении. Даже когда ночью этого не видно, мне кажется, что я всё-таки ощущаю это свечение. А прислушайся — и услышишь — за шумом сосновых шапок, за криками птиц, за стуком топора или даже за говором туристов — великую живую тишину. Все звуки тонут в ней, как все капли в океане, как все цвета в белом луче, и она над ними царит. Вот ещё что мне напоминают здешние места — буддийские скальные изваяния и пещеры, какие я в книгах видал. Что-то в них такое гулкое, округлое, неразгаданное…

Но это я вперед забегаю. Пока что мы были ещё в Ленкиной квартире, и Ленка паковала в рюкзак альбом с карандашами. В последнее время она невзначай училась рисовать. Я же собирался на Шихане отснять несколько серий снимков, может быть, для новой книжки или выставки, а также с особым усердием писать дневник. Ведь в горах может встретиться так много новых мыслей, что обдумать не успеешь и запомнить, а уж рядом с Фёдором тем более нельзя зевать.

Кстати, предупреждаю тех, кто ещё не понял: если вам, как Ленкиной маме, не интересен внутренний мир, дальше лучше не читайте. Вам будет очень скучно. У меня ведь он тоже есть, и представьте себе, я в нём живу, хотя, признаться, за свои пятнадцать лет среди ночи с криком «Эврика» ещё ни разу не вскакивал. Любопытно, а есть ли такая привычка у Фёдора?

Мы были в Ленкиной квартире, в дверь позвонили, и это был Фёдор.

— У меня хорошие новости! — с порога сообщил Фёдор, пытаясь пристроить свой огромный рюкзак так, чтобы тот не падал, но потом махнул рукой и оставил его лежать вдоль коридора. — Некий учёный придумал дешёвую механическую установку для измельчения пластика. Я ещё пока не знаю, серьёзное это изобретение или фантазия, но идея хороша, а? Если такие установки поставить на всех пляжах… здравствуйте, Анна Семёновна… и особенно на центральных точках туристских маршрутов…

— Сядь, сядь, — сказала Ленка, усаживая его за плечи на стул.

— Мне недавно один зелёный заявил, что я природу сберегаю неумно, — продолжал Фёдор. — Сжигать бутылки, говорит, это очень вредно, а потому, если не можешь унести чужой мусор, то лучше оставь валяться. Ведь по сути, говорит, мусор мешает только вашим эстетическим чувствам, а природе он не мешает. В каком-то смысле даже полезно, говорит, оставлять чужой мусор валяющимся на поляне, чтобы другие там не останавливались и мимо проходили. Вот тут-то я и понял, в чём я с этим товарищем не схожусь. Похоже, он просто не понимает, чем гармония от красивости отличается. Мусор нарушает тонкую гармонию леса гораздо сильнее, чем видимую физически… Это путь к свалке, пустырю — к пустыне, наконец!

— Смешной ты человек, Фёдор Сергеич, — сказала Ленкина мама, взбивая шёлковую подушку на кресле. — Смешон и сам того не замечаешь. Ну не стыдно ли тебе, батюшка, а! Мусор, мусор, один мусор у тебя в голове! Да и к кому ты с такими разговорами идешь — к девушке! Ты вообще замечаешь или нет, что перед тобой — молодая красивая девушка?

— Да, вообще замечаю, — согласился Фёдор. — Только я не совсем понял вашу мысль, уточните, пожалуйста, что именно должно быть у меня в голове, когда я это замечаю? — и настойчиво уставился на Ленкину маму в ожидании ответа.

— Это уж, сударь, сам догадайся, — ответила мама и вышла.

А Ленка покачала головой и сказала:

— Напомни своему зелёному, что говорил людям президент «Транснефти», когда чуть ли не через Байкал трубу тянуть собирался. Мол, тут и так уже всё железной дорогой испорчено, что можно было испортить, так что хуже не будет. И это на государственном уровне, воткрытую, не стесняясь! Сначала — «не беспокойтесь, мы тут аккуратно все испортим, не сильно», а потом — «да ладно вам митинговать, тут уже и так всё испорчено, так что будем портить дальше». Так что ужасно неправ этот твой товарищ, тот же сук и подпиливает, на котором сидит…

— Нет, он-то сам сам тоже на спине понемногу бутылки из лесу выносит и сдаёт куда следует, — пояснил Фёдор. — Он вообще у себя в городе раздельный мусоросбор организовал. Он молодец! Но у нас пока нет раздельного мусоросбора, а лично я не готов все бросить и этим заниматься. У меня не менее важные есть дела, которые за меня никто не сделает. А потому как умею, так прибираюсь…

Эти строки я пишу, сидя на камнях близ от вершины Чемберлен. Подо мной толщи камня, когда-то вышедшего из глубин нашей планеты, нарождавшейся в космосе. Надо мной за тонкой полоской атмосферы простираются галактики, миры, полные неведомых мне живых существ, да, обязательно живых, потому что я начинаю чувствовать, что ничего мёртвого в симфонии космоса нет. Все пронизано жизнью, и я ее частица! Зачем я на земле? Что я ей принесу? Каким светом наполню мой участочек космоса?