Сон? Но тогда…

Голос Марты вывел её из забытья.

— А где же твои родители? — спросила она, подливая Анабель молоко.

— Родители? Они… в ином мире, — честно призналась Анабель.

— Так ты сирота? Бедняжка. Но откуда ты пришла? Где твой дом?

— Это… сложно объяснить, — вздохнула Анабель, не изменяя своей политике честности.

Губы Марты еле заметно сжались.

— Но где же ты будешь жить?

— Представляешь, мама, — завопил в восторге Поросёнок, — Представляешь, она будет жить в том страшном доме с привидениями. Там, где все бояться жить. А она не боится. Вот!

— Ну, что ты! — всплеснула руками Марта. — Как же это можно? Привидения — это, конечно, сказки. Но там совершенно невозможно жить. Всё прогнило насквозь. И ни пола нет, ни мебели… Вот что, останься-ка этой ночью у нас, а там мы что-нибудь придумаем.

— У вас? — Анабель замерла. Больше всего ей хотелось остаться в этом доме, раствориться в нём, напитаться его теплом и уютом. Поросёнок сжал под столом кулаки и смотрел на неё почти умоляюще. У Анабель защемило в груди. Но тут…

Одна единственная мысль оборвала всё. Если она останется здесь, она не встретится ночью с Белиндой. Белинда никогда не придёт в этот дом — даже во сне. Никогда.

Глаза Анабель потемнели и сузились.

— Нет, — произнесла она, отодвигая незаметно тарелку. — Благодарю вас, но я буду жить в том доме. Мне всё равно, что там нет мебели, и… — Она запнулась, но не опустила глаз.

На лицо Марты набежала хмурая тень.

— Ну, что ж, — произнесла она отстранённо. — Как хочешь, конечно. Я вижу, ты… очень странная девушка.

«Странная». Она произнесла то же слово, что и Поросёнок. Но в её устах оно прозвучало как обвинение.

В багровых всполохах Анабель шла по лугу. Дом — её дом, — был виден издалека. Теперь, когда стремительно сгущалась тьма, он казался её сердцевиной. В сумрачной пропасти неба загорелись первые звёзды.

Вокруг стрекотали цикады и приторно пахло шиповником. Деревья шуршали, скрипели, молчали.

Оранжевые тёплые огни посёлка остались позади. Анабель не смотрела туда, она без оглядки шагала вперёд, к лесу, во тьму — в свою тьму. Непонятные ей самой редкие слёзы холодили и жгли лицо.

Вот её дом. Анабель отворила дверь. Внутри темно. Темно, холодно. Пусто.

Анабель отёрла ладонями влажные щёки, опустилась на землю в углу, обвила руками колени. Лунный свет просочился, как молоко, сквозь рассохшиеся доски. Как молоко… Поросёнок… Она закрыла глаза. Пора…

— Белинда, это удивительно. Люди… Они такие… хорошие. Как ты можешь их не любить?

— Именно поэтому, Анабель, глупышка. Ты же знаешь, — мне всегда не нравились хорошие.

— Ну, зачем ты так, Белинда? Зачем? Они … совсем не такие, как мы.

— И тебе это нравится?

— Я… нет… я не знаю. Они настоящие, Белинда, понимаешь? А мы только тени.

— Анабель, твоё настоящее скоро сгниёт и осыплется прахом. А тени будут всегда.

— Но солнце тоже будет всегда. Белинда, ты не представляешь… Здесь так много солнца — совсем не такого, как в нашем мире. И так тепло.

— Анабель, я тоже люблю солнце. Ты знаешь. Но силу нам даёт луна.

— Белинда, зачем нам наша сила?

— Анабель, этот твой ребёнок был прав. Ты говоришь ужасные глупости.

На следующее утро, пока ещё было сумрачно и тихо, и между деревьев плыли обрывки тумана, Анабель, крадучись, вышла из дома. По узким тропкам, щедро посыпанным листьями и иглами, она углубилась в лесную чащу, куда утро ещё не проникло. В глухом месте, известном только животным и гномам, она отыскала глубокую чистую реку. Ледяная вода гулко и мерно гудела, струясь между крутых берегов, по которым карабкались корни деревьев, похожие на грязные длинные волосы.

Анабель скинула платье и, не разбегаясь, кинулась в самое сердце речного кипения. Тут же вода обхватила её, смяла в железных скользящих объятиях, разбила на бесчисленное множество кусочков и тут же, забавляясь, вылепила вновь — смеющуюся, мокрую — и такую же холодную, как тайные подводные течения.

Холодную, как всегда. Холодную — как в её мире.

Она возвращалась — задумчивая, тихая. Мокрые волосы падали ей на лицо тёмно-рыжей вуалью.

Солнце уже открыто светило. Деревья качали ветвями от лёгкого ветра. Клубнично-розовые облака румянили небо. Пахло хвоёй и влажной корой деревьев. Воздух казался хрустальным и чуть не звенел.

Позади своего молчаливо ждущего дома Анабель обнаружила куст малины. Не долго думая, она набрала самых крупных и сочных ягод и отправила прямо в рот. Упоительно сладко. И вдруг она услышала совсем близко чей-то звонкий возбуждённый голос. Знакомый голос. Голос Поросёнка.

Она вышла из-за дома и увидела, что Марта и Поросёнок идут по тропинке прямо к её дверям. Поросёнок то и дело вырывал свою ладошку из руки матери и вприпрыжку бежал вперёд, что-то приговаривая и распевая. Только строгий окрик заставлял его остановиться и, насупившись, вернуться.

Конечно, он первый заметил тёмную фигуру Анабель.

— А мы к тебе, а мы к тебе! — заверещал он, бросаясь к ней и скача козлёнком вокруг. — Мы — пришли — к тебе — в гости! Да — да — да! Ля- ля — ля!

— Доброе утро, — Март сдержанно кивнула Анабель, — Поросенок, как только проснулся, так, не умолкая, о тебе и говорит. Рвался посмотреть, как ты тут живёшь.

— Мам, пойдём! Ну, пойдём! — Поросёнок, сгорая от нетерпения, потянул мать за платье. — Пойдём, ты посмотришь, как там внутри!

— Можно? — Подчёркнуто вежливо обратилась Марта к Анабель.

— О… конечно…

Они вошли внутрь. Марта ахнула.

— Но… боже мой. Тут даже ужаснее, чем я думала! Как тут можно провести хотя бы одну ночь? Где ты спала?!

— На… полу, — честно призналась Анабель.

— Но, господи, ты же так заболеешь! Девочка! Ты просто сумасшедшая!

Анабель стояла молча, не зная, куда деваться. Марта, осуждающе сжав губы, качала головой. Поросёнок тем временем вскарабкался на лестницу.

— Мам, мам, смотри! — крикнул он. — Я сейчас залезу на чердак! Там ужасно темно, а я не боюсь!

— Осторожно! — крикнула Марта. И в ту же секунду послышался скрип и оглушительный грохот. Лестница рухнула — гнилые щепки и вековая пыль усыпали всё вокруг.

Поросёнок лежал на полу.

Сначала он был неподвижен; затем дёрнулся отчаянно всем телом и издал дикий исступлённый крик.

— Мама, мама, больно! — завизжал он, подвывая. — Ой, как больно! Мама!

Его круглое личико взмокло и побагровело. Он трясся всем телом, как в лихорадке. Марта бросилась к нему, опустилась рядом на пол.

— Где больно? Где? — торопливо спросила она.

— Нога! О-о-о! Больно! — рыдал Поросёнок.

Марта осторожно приподняла штанину (Поросёнок при этом завопил ещё громче), и увидела уродливый отёк… и неестественный угол, под которым лежала нога.

— О, нет. Господи, — прошептала она, серея. — Он сломал ногу. Что же теперь делать?!

Анабель стояла всё это время, не в силах даже вздохнуть. Её всю сковало неведомое прежде мучительное чувство. Никогда, никогда она не видела такого, не слышала таких чудовищных криков. Что это, ну что это? Боль? Она не понимала, её всю колотило. Каждый крик Поросёнка резал её, точно бритва. Внутри всё горело и обливалось кровью. Хороший, хороший, мой маленький. Я не хочу! Не надо, пусть ему не будет так больно! Больше всего на свете она хотела, чтобы боль Поросёнка прошла, прекратилась, исчезла. Довольно, довольно!

Анабель не заметила, как её зелёные глаза наполнились белым яростным светом. Она напряглась, как пантера перед прыжком.

— Больно! Мама, мне больно! — захлёбывался криком и слезами Поросёнок.

— Нет, — проговорила Анабель, — Нет! — Она и сама не вполне понимала, что говорит. — Хватит! Тебе сейчас не будет больно, не будет! Ты слышишь?! Это пройдёт, пройдёт. Сейчас это кончится. Тебе не будет больно.