— Эда, — представилась она. — Очень рада вас видеть. Эльгин, хитро прищурившись, смотрел на них со стороны. Затем, не выдержав, сказал Камаеву:

— Что же вы не обнимете ее? Ведь она самая близкая ваша родственница по линии сына.

Тимур, не скрывая удивления, смотрел на свою пра-пра-пра-даже не сосчитать сколько раз — пра-пра-правнучку, которая в данный момент оказалась старше своего пра-пра-прадеда раза в два. Тимур растерялся. Он не знал, как ему поступить, — поцеловать ее, как целуют внучек, похлопать по спине или вежливо поклониться, как это делают перед старшим по возрасту человеком? Выручил Эльгин. Он отвлек внимание двух так необычно встретившихся родственников, похвалив розы, росшие перед домом. Эда встрепенулась, сломила две веточки с цветами и протянула их Тимуру. Тот побагровел от натуги, смахнул слезу, внезапно ощутив в груди нахлынувшее чувство нежности к этой родной ему по крови женщине.

Чай сели пить в саду. Эда стала держаться попроще, по-домашнему суетилась, стараясь угодить своему необычному гостю. Иногда в ее глазах проскальзывало то же самое выражение, с каким смотрела на него в палате медсестра, но она тут же спохватывалась и настойчиво потчевала его, нахваливая еду, подкладывая самые вкусные куски, как это делают гостеприимные башкирские женщины.

— Дайте, налью еще чашку. Чай настоящий, индийский. С медом пейте, ульи свои. И белорыбицу отведайте. Она натуральная, свежая. Совсем недавно привезли…

На Тимура пахнуло домашним теплом. Он разомлел от чая, с удовольствием намазывал на хлеб деревенское сливочное масло и душистый мед.

Когда встали из-за стола, Эда провела Тимура по усадьбе, знакомя с хозяйством. Фруктовый сад, огород, небольшой бассейн, в котором плескались, крякая, домашние утки. Была загородка для кур и индюков. И все это на высоте ста метров! Тимур оценил оригинальную конструкцию здания-лестницы. Полые его ступеньки заполнены плодородной землей. В отвесной стене, ведущей на другую, верхнюю усадьбу, расположились подсобные помещения. Стена увита плющом и виноградом. В противоположной стороне — обрыв, надежно огороженный барьером. Там, внизу, тоже усадьба. Подземные коммуникации вмонтированы в каркас лестницы, а по ее бокам, осуществляя связь между соседями, движутся, наподобие фуникулеров, пассажирские и грузовые кабины.

— Вот так мы и живем, по старинке, — сказала Эда. — Мы с мужем любим покопошиться в земле. Жаль, его и детей нет дома, они работают внизу. У меня двое сыновей, еще не женаты. Я обязательно вас познакомлю. Ах, забыла показать вам кое-какие фотографии…

Эльгин слегка нахмурился, предупреждающе хмыкнул: не разбередит ли альбом открытую рану в душе гостя? Эда в нерешительности остановилась, вопросительно посмотрела на доктора.

— Очень прошу, покажите, — настойчиво попросил Тимур.

И вот перед ним запестрели фотографии людей с незнакомыми лицами, но имевшими к нему отношение как к основателю рода. Перечисляя имена, Эда рассказывала о них, что знала. Кто кем был, кто кем стал, кто от кого произошел.

— А вот этих я и сама уже не знаю, — чистосердечно призналась она, показывая на очень старые фотографин. — Бабушка мне рассказывала, но я была маленькая и не запомнила.

Тимур смотрел на пожелтевшие, обломанные по краям фотографии до тех пор, пока не заломило в глазах. На одной из них свадебный стол. В центре Дамир с невестой. Кажется, ее звали Гульнарой. Тимур почти не был знаком с нею, она приходила к ним домой всего один или два раза, когда он болел и плохо себя чувствовал. Женщина справа, наверное, мать невесты. А где Мария?.. На другом снимке Дамир с женой и детьми — двумя мальчиками и девочкой. Сыну лет сорок, он возмужал, на висках белеет ранняя седина. Сохранилось еще несколько любительских снимков, черно-белых и цветных, неважного исполнения. Но ни на одном из них не было Марии. На последнем снимке изображена многочисленная семья. Посередке старичок. Тимур едва признал в нем сына: лицо ссохшееся, щеки впали — одни скулы торчат, плотно сжаты лиловые губы, за которыми угадывается беззубый рот. Лишь глаза смотрят на мир горделиво, задорно. Рядом с ним пожилые мужчины и женщины со взрослыми детьми, которые держат на руках малышей. «Надо же, до правнуков дожил!» — порадовался за сына Тимур.

— Если хотите, я могу вам подарить эти фотографии, — великодушно предложила Эда. — Они по праву принадлежат вам.

— Спасибо, милая Эда, за то, что вы сохранили их, — ответил Тимур. — Храните их и далее, для будущих поколений.

Хотелось, конечно, унести с собой дорогие сердцу образы, но что-то удерживало его от принятия подарка. По-видимому, он все еще не был уверен в себе, ибо внутри продолжала жить тайная надежда на то, что скоро весь этот необычный спектакль закончится и наступит час возвращения. А наступит он обязательно, надо только проявить еще немного терпения.

Эльгин пока был доволен результатами эксперимента. Со дня операции прошло уже три недели, а в здоровье пациента и в состоянии его психики никаких угрожающих симптомов не наблюдалось. Медико-биологические показатели оказались отличными. Не было аномалий в поведении Камаева. Он послушно выполнял все предписания врачей. Выказывал живой интерес к окружающему во время прогулок и пока не очень дальних экскурсий. Остроумно и четко отвечал на вопросы журналистов во время первой пресс-конференции, проведенной в хирургическом центре. Лишь небольшую странность можно было заметить за ним. Иногда за едой или во время оживленной беседы он внезапно, на какое-то мгновенье, отключался. Отсутствующими делались глаза, застывало в напряженной позе тело. Камаев как бы прислушивался к чему-то внутри себя, стараясь уловить понятный ему одному, не слышимый для остальных звук. Потом он, придя в себя, мог продолжить обед или разговор с прерванной фразы.

Жить Камаев продолжал в палате. В свободное время заходил в свою устроенную по соседству временную мастерскую с камнерезными и шлифовальными станками, однако за работу не садился. Он брал в руки какую-нибудь из своих сохранившихся вещиц, долго рассматривал ее, будто видел впервые, и ставил обратно, мрачнея и замыкаясь в себе.

Самым любимым развлечением Камаева был просмотр программ телестера. Развлекательные передачи его интересовали мало, но репортажи из морских глубин и из космоса захватывали его внимание целиком, и он сидел в кресле, подавшись вперед, словно принимая непосредственное участие в происходящих событиях, то и дело восклицая: «Вот здорово!» Особенно восхищали его преобразования на Венере, где с помощью особого вида сине-зеленых водорослей была изменена атмосфера, ставшая похожей на земную. Ученые предвещали, что еще через несколько десятилетий человек сможет жить на Венере без всяких защитных приспособлений. Эльгин пообещал Камаеву: «Если у вас возникнет желание, мы, после некоторой подготовки, включим вас в состав венерианской экспедиции, и вы воочию увидите красоту младшей сестры нашей матушки-планеты». Глаза Камаева загорелись восторгом, но тут же померкли. «Прежде всего я хотел бы съездить на Урал, посетить родные места», — ответил он.

Камаев буквально с первых же дней начал проситься на Южный Урал. Под всякими благовидными предлогами его просьбу отклоняли, но он настаивал все упорнее и требовательнее, и Эльгин не выдержал, вынес вопрос на обсуждение комиссии хирургического центра. После долгих дебатов поездка на Урал была разрешена. Нашлись скептики, вроде Лунина, которые предостерегали, что пациенту еще рано выходить в мир, его психика может не выдержать сильных стрессовых ситуаций, были некоторые сомнения и у Эльгина в целесообразности такой поездки, но большинство склонялось к тому, что посещение родного края поможет Камаеву скорее адаптироваться в окружающей его среде.

Решено было везти Камаева на Урал самым спокойным, хотя и очень медленным видом транспорта — аэропоездом, следующим по воздушной реке. Тимур вспомнил, что воздушные реки были открыты еще в середине двадцатого века, но тогда они представляли загадку, и никто не помышлял об их практическом применении.