– Не надо, – говорю я, нежно гладя ее по руке. Мистер Ланс понимающе наклоняет голову.

– Я вас обо всем извещу.

Мы осторожно бредем обратно в квартиру родителей. На улице подмораживает, и тротуар покрылся льдистой корочкой. Клара тесно прижимается ко мне. Холодный ветер бьет прямо в лицо, но это и к лучшему: мне становится немного легче, я чувствую себя бодрее. Впереди следующая фаза кошмара.

– Она сама сделала все распоряжения, – тихо говорит Клара, – зачем?

– Очевидно, она все распланировала заранее. Ты ведь знаешь мать – она все должна сделать сама.

Джонези встречает нас у двери. Мы обмениваемся несколькими вопросами, а потом она рассказывает о приготовлениях к похоронам.

– Я отдала им ее белое кружевное платье с красными пуговицами… – сообщает она, не замечая, что Клара начинает бледнеть. – Еще им нужна ее фотография. Они хотят знать, как она выглядела, когда была жива…

– Хватит, Джонези, – прерывает ее Стивен, который появляется в дверях, берет жену под руку и ведет в гостиную.

– Ты позвонил отцу? – спрашиваю я, следуя за ними.

– Да. Он уже выехал.

– Что он сказал? – спрашивает Клара.

– Что потрясен и не может в это поверить. Клара собирается с мыслями.

– И это все? – удивляется она. – Больше он ничего не сказал?

– Что ты имеешь в виду, Клара? – мягко спрашивает Стивен.

Но Клара молчит.

– Что он должен был сказать, – вздыхаю я, – тут нечего говорить.

Нужно сделать несколько телефонных звонков. Известить кого следует. Составить для газеты некролог. Словом, переделать десятки дел, необходимых для похорон, до которых остается слишком мало времени.

Стивен и Клара сидят на диванчике с желтыми блокнотами на коленях и составляют списки всего, что нужно сделать. Я сижу на полу, скрестив ноги, и листаю адресные и записные книжки родительницы. Наконец я добираюсь до записей, которые могут относиться к тому самому вторнику. Время – между пятью и семью вечера. Не успеваю я углубиться в чтение, как вспоминаю о письме. Я лезу в карман и достаю его.

– Совсем забыла, – говорю я. – Она оставила это…

В тот самый момент, когда я извлекаю письмо из конверта, на котором значится странное «Передать кому следует», – мне кажется, это относится к семье, – в квартиру влетает родитель.

Его лицо покраснело, и он очень возбужден.

– Что, черт возьми, тут происходит?

– Она умерла, – говорит Мендель обыденным тоном. – Разве Стивен тебе не сказал?

Родитель садится. Он выглядит куда лучше, чем, скажем, несколько лет назад. Он моложав, подтянут и упруг.

– В это трудно поверить, – говорит он, окидывая взглядом комнату. – Я уехал от нее только утром.

– Мы уже наслышаны, – холодно замечает Клара.

По-видимому, родитель удивлен тоном Клары. По-видимому, он полагал, что эта потеря касается его одного. И теперь кто-то вмешивается в его дела.

– Я хотел сказать… – начинает он, подбирая слова.

– Мы знаем, что ты хотел сказать, – говорю я. Тогда его глаза вспыхивают странным блеском, и он уже едва владеет собой. Он нашел козла отпущения.

– Ты всегда доставляла мне одни неприятности! – восклицает он. – Видишь, что случилось после того, как ты соизволила приехать и мать провела у тебя только пару часов!

Стивен реагирует мгновенно.

– Алан, – говорит он, – все мы очень огорчены. Но бессмысленно обвинять в случившемся Мэгги. В результате тебе будет еще гаже, уверяю тебя.

– Избавь меня от своего дешевого анализа!

– Стивен прав, – вмешивается Мендель. – Мы все очень угнетены.

– Не думаю, что все! – говорит Клара. Родитель немного сникает, словно придавленный ее презрительным тоном.

– Клара, – начинает он, – прошу тебя…

– На сей раз это не сработает, отец, – говорю я, беря Клару за руку. – Потому что все мы знаем, что ты сделал и как довел ее до этого.

Он подастся вперед и режет ладонью воздух.

– Ты для меня ничто. Все, что ты скажешь, не имеет никакой цены. И мать относилась к тебе точно так же. Это единственное, в чем мы с ней сходились: ты для нас ничего не значишь.

Его слова – последняя капля. Ничего более ужасного в своей жизни я не испытывала. Этому не может быть никакого извинения, и я чувствую, что во мне освобождается какая-то огромная сила, которая подавлялась на протяжении, возможно, всех моих тридцати четырех лет. И в этом ужасном, шквальном выбросе словно сконцентрировалось все: мытарства моего замужества, смерть Джоя от гранаты, выпущенной террористом, опасения, что Ави Герцог меня бросит… Сюда вплелась бессмысленная жизнь родительницы и такая же бессмысленная ее смерть… Все это вскипело во мне, и я уже ни о чем не думаю. Мне нечего терять.

Я подскакиваю к родителю и с размаху влепляю ему пощечину, которая приходится ему прямо по губам и разбивает их в кровь.

– Зверь! – кричу я. – Это ты сделал!

Однако в тот же момент меня пронизывает осознание того, что мы все виноваты в случившемся.

Через секунду ко мне подскакивает Стивен и хватает меня за руки. Он довольно хило сложен, но хватка у него изрядная. Он держит меня так крепко, что вторично ударить родителя я уже не могу.

– Мэгги, – утешает он меня, – это совершенно бесполезно.

Родитель размазывает кончиком мизинца капельку крови, выступившую в углу рта.

– Мне очень жаль, Мэгги, что так вышло, – тихо говорит он. – Ты потрясена даже больше, чем я…

Он достает носовой платок и промакивает им кровь, которая все еще продолжает течь. И на том спасибо.

– Мне тоже очень жаль, – со слезами говорю я. Однако присутствующие настроены более мстительно.

– Она права, – спокойно говорит Клара. – Это ты ее убил. Ты и твоя Лоретта.

Родитель реагирует почти мгновенно. Он сглатывает слюну, прокашливается и… начинает отпираться.

– Понятия не имею, о чем ты!

– Это бесполезно, – говорю я Кларе, – оставь. Стивен отпускает мои руки, подводит к дивану и усаживает.

– Прочти письмо, Мэгги, – тихо говорит он. Смахивая с лица волосы, я киваю.

– Хотите, я уйду? – дрожащим голосом спрашивает Хай.

– Нет, Хай, пожалуйста, останьтесь! – со слезами на глазах просит Клара.

Родитель кидает на меня уничтожающий взгляд. Может быть, первый раз в жизни он чувствует, что мы ему равны.

– Я уверен, все, что она собирается сказать, представляет интерес только для психиатра.

Я протяжно вздыхаю, едва справляясь с тошнотой.

– Читать?

Хай начинает что-то говорить, но умолкает.

– Давай, Мэгги, – говорит Стивен. – Читай.

– «Дорогие Клара и Маргарита… вы единственные, кому предназначается это письмо, и вы единственные, кто может понять, как трудно мне его писать. Естественно, что Маргарита сразу это поймет, а Клара как всегда впадет в истерику и будет не способна смотреть на вещи ясным взглядом. Эта жизнь… Я не могу так жить, и я это уже решила… Нет, позвольте мне начать сначала, потому что зачеркивания в письме – признак дурного тона… У меня нет выбора, и уже нет сил продолжать эту жизнь. И для меня будет лучше, если это случится. Я могла бы привести тысячу доводов, которые подтверждают это, но они либо не будут поняты, либо будут признаны вами неубедительными. Все началось с кухонных ножей и аптеки. Ножи наши всегда тупые, а в аптеке у меня отказались принять чек. Такие дела. Когда я еще была девочкой, от дома к дому ходил точильщик, он звонил в колокольчик, и окна, выходящие во двор, начинали распахиваться, хлопая, словно костяшки домино. Тогда точильщик принимался ходить по квартирам и точил ножи и ножницы. Вчера я рыдала над этими тупыми ножами и сокрушалась о том, что тот точильщик больше не ходит по дворам, а его отпрыск, должно быть, уже заправляет в какой-нибудь заурядной компьютерной фирме. Когда же я отправилась в аптеку, чтобы купить лекарство, которое мне прописал доктор, какой-то молодой человек с грязными ногтями и прыщавой кожей отказался принять у меня чек, потому что у меня не было водительского удостоверения.