– Вовсе нет. Все зависит от тебя самой.

– Увы, нет. Ты же видишь. Моя жизнь потрачена на него. Без него я ничто.

Невозможно убедить ее в обратном. Долгие годы она доказывала это себе и слышать не хотела ни о чем другом. Она страшится не потери, а пустоты.

– Он без тебя тоже не сможет, – говорю я.

– Что касается твоего отца, – отвечает она, – он только счастлив будет.

– Может, и ты была бы счастлива.

Но она даже не желает об этом слышать.

– Между прочим, – вдруг говорит она, – у твоего мужа родился второй ребенок. Тоже мальчик.

Эрик Орнстайн вот уже шесть лет вторично женат. Теперь он – отец. Причем не одного, а даже двух детей. Однако он все еще остается «мужем» Мэгги Саммерс. Нелепо даже надеяться на то, что родительница когда-нибудь перестанет называть его моим мужем.

– Откуда ты знаешь? – вежливо интересуюсь я.

– Он прислал нам приглашение на торжество. Нет ничего проще. До чего мило с его стороны, что он внес в число приглашенных родителя и родительницу и прислал им приглашение. Эрик всегда ощущал непреодолимую потребность доказать, что причина нашего неудачного супружества – только во мне. И любому, кто имеет хоть какое-то отношение ко мне, он стремится показать, какая у него теперь нормальная семейная жизнь.

– Мэгги, – однажды заявил он, – у тебя патологически отсутствует инстинкт материнства. Ты будешь виновата, если нашему союзу придет конец.

– Ты не дала Эрику никаких шансов, – говорит родительница, наполняя кофе наши чашки. У нее появилось второе дыхание. Она нащупала новое развитие темы, которое позволяет ей забыть о своих собственных бедах. – Ты сама подтолкнула его к тому, что он сделал.

– Почему я должна отвечать за то, что он сделал? – удивляюсь я.

– Потому что твоя супружеская неверность, – произносит она с отвращением, – совершенно возмутительна. Ты спуталась с недостойным мужчиной.

– А если бы он находился на более высокой ступени социальной лестницы, это было бы не так возмутительно?

– Для тебя, по крайней мере, это было бы куда лучше… Как ты не понимаешь, – продолжает она, – намерения Эрика были благородны. Он пытался наладить с тобой отношения, а когда увидел, что это невозможно, он просто нашел более достойную кандидатуру.

Нет никакого смысла спорить с родительницей. С ее точки зрения в любом любовном треугольнике вина мужчины рассматривается постольку поскольку. Все дело в том, какое он занимает положение на рынке недвижимости. Тогда как с женщиной все наоборот.

– А как насчет Роны, – интересуюсь я, – тебе не кажется, что она тоже виновата в том, что случилось?

Родительница удивленна.

– Конечно, нет. Ведь она вступила в связь с порядочным мужчиной!

– Однако она вступила в связь с человеком, который все-таки был еще моим мужем. Это не принимается в расчет?

– Нет, Маргарита, – терпеливо объясняет она таким тоном, словно говорит с умственно отсталой, – он женился на ней. Кроме того, когда женщина заводит роман с мужчиной в форме, то сама и накликает на себя беду.

– Но Брайн не носил формы, мама. Он был детективом, – устало говорю я в сто первый раз.

– Это еще хуже, – краснеет она.

Я понимаю ее логику. По таким правилам играют шулера. Любовная связь, в основе которой страсть, предосудительна. Если же она приводит к узам супружества, то она перестает быть таковой. Если, конечно, в этом не замешан мужчина в форме… Я понимаю, что об Ави Герцоге и заикаться нельзя.

– Однако мне было не очень-то приятно узнать о его измене.

– Еще бы тебе было приятно, – холодно говорит родительница. – Но ведь и тут ты сама виновата.

Я едва не выхожу из себя, но в последний момент сдерживаюсь и только глубоко вздыхаю.

– И в чем же моя вина?

– Тебе не следовало соваться на ту вечеринку в Валентинов день. У тебя должно было хватить ума, чтобы не заставать его с поличным. Это было просто глупо, Мэгги.

Наконец мое терпение лопнуло.

– Какого черта!.. – взрываюсь я. – Откуда мне было знать, что он… что они…

– Ну знаешь ли, – перебивает меня родительница, – у женщины должен быть нюх на эти дела. Однако ты слишком увлеклась своей игрой.

– Никакой игры не было. Ничего, кроме работы. Я так устала в тот день, что, поверь, меньше всего на свете желала узнать о чем-нибудь подобном…

День пролетел в обычном лихорадочном темпе. В конце рабочего дня я допечатывала на машинке сопроводительный текст к только что отснятому материалу о диких условиях жизни в трущобах Гарлема. Я уже успела переодеться для вечеринки по случаю Валентинова дня и теперь спешила разделаться с работой и бежать. У Ника были свои серьезные причины торопиться: сегодня он отмечал четырнадцатую годовщину своей супружеской жизни. Он притулился около моего письменного стола, прислонившись спиной к стене, и все торопил меня сдать материал в редакцию. Однако я еще не разобралась кое с какими вопросами. Тема, которой был посвящен мой материал, не так-то легко поддавалась изложению. Несмотря на то, что я вот уже два года вела криминальную хронику и успела насмотреться всякого, я все еще не могла привыкнуть к тем трагическим ситуациям, о которых мы рассказывали в наших сюжетах. Что касается того материала, который должен был пойти на Валентинов день, то он был особенно драматичен.

– Могу я назвать имя домовладельца? – обратилась я к Нику, стараясь перекричать стук многих машинок и обычный гомон, стоявшие в отделе новостей.

– Почему нет? Ты ведь проверила – именно он владелец этой крысиной норы, так?

– Так-то оно так, но дело слишком серьезное. Я практически обвиняю его в душегубстве.

Ник посмотрел на меня, как на сумасшедшую.

– О какой чертовщине ты толкуешь?

Я перестала печатать и, опершись о корпус машинки, сказала:

– Ты ведь даже не просмотрел мой материал.

– Я же тебе доверяю, Мэгги, – ответил он, закуривая. – Неужели там все так ужасно?

По моему лицу он прочел, что именно так оно и есть: хуже не бывает.

– Да в чем там дело?

– Увидишь, – ответила я и снова принялась стучать на машинке.

– А ты пыталась с ним увидеться или созвониться? – спросил Ник, заглядывая в текст из-за моего плеча.

– Да, я звонила ему трижды, но он отказался разговаривать. А когда я приехала к нему в офис со съемочной группой, перед нашим носом захлопнули дверь.

– Прекрасно, – сказал Ник, потирая ладони. – Мы дадим об этом в шестичасовом выпуске.

– Ты еще не знаешь всего, – пробормотала я, но тут как раз зазвонил телефон.

Ник взял трубку.

– Привет, малыш, – нежно сказал он. – Я тебя тоже…

Я перестала печатать и уставилась в пространство. Мне было неловко слышать интимные интонации в голосе Ника, которые были адресованы исключительно его Вивиан.

– Да, конечно… Только вот закончу с последним материалом, – сказал он и дважды чмокнул трубку перед тем, как возвратить ее на рычаг.

Метнув на него иронический взгляд, я достучала последнюю фразу и вытащила листок из машинки.

– Если ты не очень спешишь, – усмехнулась я, шелестя страницами, – может быть, послушаешь, что получается?

– Ради Бога, Мэгги, отпусти меня. Небо не обрушится, если я уделю лишние двадцать секунд своей личной жизни.

– Но как же я могу отдать материал в редакцию, если ты не имеешь о нем никакого представления? Хорошие дела!

Я бросила листки на стол и встала.

– Погоди, Мэгги, – сказал он нетерпеливо, – давай, читай этот чертов текст.

Я пристально посмотрела на него, а потом, прокашлявшись, начала читать.

Шелдон Шварц владеет в Гарлеме доходным домом. Городские власти перечисляют ему приблизительно тысячу двести долларов за каждую семью, которая находится на пособии. За эти деньги находящаяся на пособии Эмма Роллин и ее четверо детей снимают две комнаты на Кейтс авеню. Сантехника там неисправна, электричество подается нерегулярно, нет горячей воды и отопления. На кухне (на экране появляется кухня) потолок местами обваливается, обнажая электропроводку и сильно проржавевшие металлические балки, которые держатся только благодаря подпоркам. Все стены в трещинах, в которых то и дело показываются крысы.