— Кинем же это, — воззвал пан Иван старший, — и представим, что о сем предмете ни одного слова говорено между нами не было! Если не можем породниться, то и раздруживаться не надобно. Сыновья наши еще молоды и хотя не скоро, но все же выкинут из голов и сердец теперешние глупости, а особливо когда узнают, что их любезные невозвратно принадлежат другим!

Прощай, пан Харитон! Я ожидаю тебя завтра к себе отобедать со всем родством твоим и с друзьями запорожцами. Ты сим обрадуешь всех нас несказанно, ибо уверишь, что примирение наше не есть дело прихоти, лицемерия или своекорыстия.

Они расстались, и пан Харитон, провожая их до ворот двора, уверял честным словом урожденного шляхтича, что он довольно с давнего времени перестал на них злобиться, а с настоящего часа начал считать за истинное счастие быть третьим в их союзе и что никогда не изменит сего намерения, если и они противиться не станут.

В самые сумерки запорожцы возвратились, и по их веселым лицам пан Харитон заключил, что они очень довольны приемом хозяина.

— Что же скажете? — воззвал он с нетерпением, — что отвечал вам пан Артамон? Доволен ли нашим распорядком? Будет ли к нам на свадьбу?

— Ты сейчас узнаешь образ мыслей его, — сказал Никанор, — и согласишься, что он более желает собратиям своим счастия, нежели мы когда-либо от него ожидали. Выслушай и суди. Как скоро узнал он, что намерение наше в исполнении своем приближается к желанному концу и что ты от всего сердца согласен составить наше счастие соединением с прекрасными дочерьми твоими, причем объявили общее искреннее желание видеть его с почтенною супругою и друзьями принимающего участие в нашем веселии, то пан Артамон с сияющими от внутреннего удовольствия взорами произнес: «Хорошо, друзья мои, все очень хорошо распоряжено; но я, будучи и в ваших летах, при намерении начать что-нибудь новое всегда хотел предварительно узнать, какие из того произойдут последствия! Посему не осудите, если я сделаю вопрос: что станете вы делать, женясь на дочерях пана Харитона? Положим, что я, сколько склонясь на желание ваше, столько и следуя движению моего сердца, соглашусь весьма выгодно уступить вам как хутор, так и горбылевский дом, со всеми принадлежащими к ним угодьями, но что из того произойдет? Вы, верно, не захотите подражать великому множеству молодых наших шляхтичей, которые, быв рождены и вскормлены, подобно всем домашним животным, не знают за собою других обязанностей, как в урочное время жениться, народить детей, также вскормить их и с равнодушием ожидать посещения смерти? Обязанности к обществу и отечеству для такого трутня суть слова, совершенно не имеющие значения. Итак, я полагаю, что вы, женясь на своих любезных, увезете их на свою родину, где они, сколько от непривычки к новому образу жизни и обращению с людьми, для них чуждыми, столько и от мыслей, что осиротевшие, неутешные их родители, при всем изобилии в житейских потребностях, горюют беспрестанно и при каждой мысли о милых дочерях, составлявших услаждение для души и сердец их, проливают горькие слезы…»

— Перестань! — воззвал пан Харитон прерывающимся голосом, и слезы покатились из глаз его, — перестань! это живое, справедливое описание будущих ощущений моих прежде времени терзает мою внутренность! О мудрый, сердобольный старец! никогда не быв отцом, ты превосходно чувствуешь, что значит быть им!

— Послушай далее, и ты утешишься, — сказал Никанор и продолжал: — «Что же будем делать? — спросил я, — чтобы, удовлетворяя страстному желанию сердец наших, не могли наносить тем тоски и горести сердцам других?». — «Я о сем обстоятельстве думал прежде вас, — отвечал он значительно, — и думал тем обстоятельнее, что вижу себя в деле сем посторонним человеком, принимающим в нем одно дружеское участие. Послушайте: как скоро женитесь вы на дочерях пана Харитона, то я, не требуя ни малейшей платы, отдам в вечное и потомственное владение его как хутор, на коем он теперь проживает, так и дом его в Горбылях и приложу все старание, чтобы родители ваши с семьями своими, оставя Сечь, переселились на всегдашнее жительство к нам. У меня довольно хуторов с панскими домами, хорошо устроенными, где могу разместить их с большею удобностию, нежели с какою размещаются они теперь на своей родине. По глазам вашим вижу, что вы в полной мере одобряете мое предложение; но, молодые друзья! делая всем вам возможную угодливость, я потребую и от вас жертвы, которая, впрочем, нимало не тягостна для людей благородно мыслящих, и жертва сия будет состоять в следующем: по прошествии года после женитьбы, когда увидите, что любовь ваша не бесплодна, вы с мужеством должны вырваться из объятий милых жен и пуститься в Полтаву — послужить отечеству. Молодость, изобильная силами души и крепостию тела, делает человека в это время жизни к тому способнейшим. Ты, Дубонос, вооруженный копьем и саблею, причислен будешь к тамошнему полку; а ты, Нечоса, с пером в руке и чернилицею за поясом, сядешь за канцелярским столом и будешь отличаться проворством пальцев и твердостию терпения. Мне довольно известны ваши нравы и способности. Но чтобы беспрерывными трудами не изнурить себя так, что после — еще в цветущие лета — сделались бы неспособными к продолжению с ожидаемою пользою службы, а притом порадовать молодых жен и оба семейства, вы в каждое лето можете на несколько недель брать увольнение и, проведши время сие в объятиях родственной любви и дружбы, с новыми силами пускаться опять к полезным занятиям! Согласны ли вы на мое предложение?» Вместо ответа мы бросились в его объятия и едва могли произнести: «О Артамон! как умеешь ты благодетельствовать!»

Пан Харитон, чрезмерно растроганный, возведя благоговейные взоры к небу, воззвал:

— Боже! даруй мужу сему блаженство на небеси; а на земли он уже блаженствует, делая всех окружающих его счастливыми и полезными.

Слово, данное панам Иванам, было в точности сдержано, и на другой день пан Харитон со всем семейством и своими друзьями обедал у Ивана старшего, где — разумеется — находился и Иван младший со всем домом. Как сватовство запорожцев не было уже тайною, то и поздравления были бесчисленны. Ничто не могло сравниться с восхищением пана Харитона, видевшего, что его дочери беспрестанно переходили из объятий новых друзей его панов Иванов в объятия жен их. Он не мог надивиться, каким чудом злейшие враги его в столь короткое время могли обратиться в искренних друзей и совершенно забыть об отверженном предложении насчет женитьбы сыновей своих на его дочерях; а что всего более казалось ему задачею, то было обхождение обоих Иванов с запорожцами, которое уподоблялось самому дружескому. Весь день проведен с общим удовольствием, и при расставанье паны Иваны дали слово участвовать в свадебном празднестве. Когда пан Харитон с домашними возвратился на свой хутор, то нашел в доме великую суматоху. Целый обоз с припасами съестными и питейными прислан был от пана Артамона, и множество стряпух суетилось на кухне. Настало утро вожделенное, столь нетерпеливо всеми ожиданное, и все в доме пришло в сильное движение. Крестьяне и крестьянки в праздничных одеждах явились на панский двор и благочинно встречены были домашними слугами и служанками. По обе стороны у заборов расставлялись длинные столы для будущего пиршества. У самого схода с крыльца толпились машкары и искусники с гудками, волынками и цимбалами. Вершники, высланные на дорогу для встречи пана Артамона с гостьми, прискакали с уведомлением, что он со всеми сопутниками уже в виду, и тогда все домашние собрались в большую комнату, куда вслед за ними явились паны Иваны со своими семействами. Пан Харитон и молодые друзья его одеты были в кармазинные запорожские платья с золотыми кистями, шитые батуринским жидом Давидом, Анфиза, а особливо ее дочери блистали в пышных шелковых нарядах, каковых они дотоле и не видывали. Будучи сами по себе прелестны, они тогда казались несравненно еще прелестнее, и пан Харитон не мог ими налюбоваться. Смотря то на женихов, то на панов Иванов, жен их и детей, он, казалось, говорил: «Это мои дочери! Не правда ли, что они прекрасны, умны, добродетельны?» Все присутствующие понимали значение его взоров, и — стыдливые невесты потупляли глаза в землю, а прочие улыбались.