За завтраком Мариус выглядел мрачным. Он ел молча и не принимал участия в происходящих за столом дебатах.

Тему затронул доктор Сэм Дарк, объявив, что во второй половине дня хочет воспользоваться радио — армейцы играют против Стэнфорда в Пало-Альто и матч транслируют Си-би-эс и Эн-би-си начиная с без четверти пять по восточному времени. Естественно, это привело к дискуссии о Рыжем Крисе Кэгле, великом американском полузащитнике из команды «Кадетов», для которого матч с «Кардиналами» станет последней колледжской игрой. Приведет ли сей факт к подвигам на футбольном поле, необычным даже для него? Это стало предметом спора, в котором доктор Дарк занял антикэгловскую позицию, а мистер Гардинер, Роланд Пейн, Артур Крейг и, против своего желания, Эллери придерживались романтической точки зрения.

Приводились ссылки на различные источники, включая сокрушительную статистику поражений армейцев непобедимой командой «Нотр-Дам» во главе с Кнутом Рокне. На этот удар, нанесенный добрым доктором, мистер Гардинер ответил, что счет семь-ноль еще не конец света.

— Да, но что делал Кэгл? — возразил доктор. — Ничего, кроме паса, который перехватил Джек Элдер, пробежав девяносто восемь ярдов ради единственного тачдауна за всю игру!

Этот выпад мистер Пейн заклеймил как argumentum ad hominem[42], признав, однако, что мистер Кэгл не так хорош, как был в 1928 году...

Во время спора Мариус работал челюстями, не отрывая взгляда от тарелки.

Напротив, Джон Себастьян казался полностью оправившимся — он был весел, хотя и немного рассеян, игнорируя отдельные намеки на вчерашние события. Он подстрекал спорщиков, принимая то одну, то другую сторону в зависимости от того, где его участие придавало больше остроты. Расти смотрела на него странным взглядом, похожим на тот, который Валентина вскоре устремила на Мариуса.

Отказавшись от второй чашки кофе, молодой музыкант встал, извинился и вышел из столовой. Вэл Уоррен сразу же последовала за ним, но через минуту вернулась, села на свой стул и продолжила завтрак. Вскоре появился и Мариус.

— Джон... — Казалось, слова даются ему с трудом. — Могу я поговорить с тобой и Расти?

Джон выглядел удивленным.

— Конечно. Надеюсь, вы нас извините?

Они последовали за Мариусом в гостиную.

— Давно пора, — фыркнула Оливетт Браун. — Хотя ему понадобился кое-кто, чтобы убедить извиниться за вчерашнее отвратительное поведение.

— Еще кофе, миссис Браун? — предложил Крейг.

Валентина сидела молча.

Через пять минут Мариус вернулся один. Его смуглое лицо выражало крайнее изумление.

— Не хочу беспокоить вас, мистер Крейг, но с Джоном что-то не так. В последнее время вы не обращали внимания на его... ну... рассеянность?

Бородач выглядел озадаченным.

— Не знаю, о чем ты, Мариус.

— Вчера я слишком возбудился. — Музыкант покраснел. — Я имею в виду эту историю с Расти...

— Да, но я не понимаю...

— Извинения — мое слабое место, но... Как бы то ни было, я только что извинился перед Расти и Джоном. Расти все поняла...

— А Джон нет? — Крейг с облегчением улыбнулся. — Когда молодой человек влюблен... Знаешь, мой мальчик, как Драйден[43] именует ревность? Тираном души.

— Я не о том, мистер Крейг... По-моему, Джон вообще не помнит, что случилось вчера. Сначала я думал, что он меня дурачит. Но он действительно не помнит ни нашу драку, ни вмешательства сержанта Дивоу — ничего.

— Но как Джон мог об этом забыть меньше чем за сутки? — воскликнула Валентина.

Бородач ошеломленно посмотрел на доктора Дарка. Толстый врач казался задумчивым.

— Мне это кажется проявлением амнезии, Артур. Возможно, в результате удара по голове во время драки. Мне лучше взглянуть на мальчика.

— Можно я взгляну первым? — быстро возразил Эллери. — Если не возражаете?

Прежде чем кто-либо успел ответить, он вскочил и направился в гостиную.

Джон неподвижно сидел в кресле. Расти устроилась у его ног и тихо с ним разговаривала. Когда вошел Эллери, она с благодарностью посмотрела на него.

— Только представьте себе, Эллери, — заговорила она нарочито весело. — Джон ничего не помнит о вчерашнем происшествии в летнем домике. Он даже не помнит, что был там. Разве это не забавно?

— Не знаю, почему все из-за этого так суетятся, — с раздражением сказал Джон. — Допустим, я забыл. Разве это преступление?

— Последние дни мы все пребывали в напряжении, — отозвался Эллери, — а голова иногда проделывает странные трюки, Джон. Например, этот эпизод с черной лестницей вечером в четверг.

— С черной лестницей? — с тревогой переспросила Расти.

— Я не желаю это обсуждать! — Джон вскочил с кресла, едва не опрокинув его.

— Но, дорогой, ты ведь сам жаловался на головную боль...

— С похмелья!

— Послушай, Джон, — сказал Эллери. — Пока доктор Дарк гостит в доме...

— Говорю вам, со мной все в порядке! — Джон выбежал из гостиной и начал подниматься по лестнице.

Остальные тут же вышли из столовой. Казалось, Расти вот-вот заплачет. Крейг беспомощно похлопал ее по плечу.

— Не понимаю, — вздохнул он. — Сэм, я лучше поднимусь к нему один...

— Чепуха, Артур, — заявил доктор Дарк. — Я обследовал его снаружи и внутри, когда он еще был озорником в коротких штанишках. Мы поднимемся вместе.

— Не думаю, что в этом есть надобность, — тихо произнес Эллери.

Джон уже спускался по ступенькам. На его лице исчезли все следы беспокойства и раздражения. Он, улыбаясь, вошел в комнату.

— Должно быть, я здорово напугал вас всех. Расти, малышка, мне очень жаль. Конечно, теперь я все вспомнил. Вероятно, я выгляжу круглым дураком. Мариус, тебе незачем извиняться. В любви к Расти нет ничего позорного — я сам в нее влюблен! Так что забудь об этом.

Мариус не мог найти слов.

— Сейчас ты кое-что расскажешь мне, Джон Себастьян, — твердо заявила Расти. — Когда сержант Дивоу вошел в летний домик, каким образом он прекратил вашу драку?

Джон усмехнулся.

— Схватил нас обоих за шиворот и выволок в снег, как пару дерущихся котят. — Он потер затылок. — Все еще болит.

— Значит, ты помнишь! — Расти подбежала к нему. — О, дорогой, ты так меня напугал!..

Все одновременно заговорили.

Эллери выскользнул из комнаты, вошел в библиотеку, закрыл за собой дверь, сел к телефону и позвонил инспектору Ричарду Квину в Главное полицейское управление Нью-Йорка.

— Папа, это Эл. Окажи мне услугу.

— Погоди, — сказал инспектор. — Что у вас происходит?

Эллери рассказал ему, сдерживая нетерпение.

— Какое-то безумие, — промолвил его отец. — Я рад, что не участвую в этом. Или все-таки участвую?

— Я только хочу, чтобы ты раздобыл для меня кое-какую информацию. Расти Браун, невеста Джона Себастьяна, сделала эскизы рождественских подарков для всех присутствующих, и Джон раздал их утром в день Рождества. Каждый эскиз включал определенный знак зодиака...

— Знак чего?

— Зодиака.

— О!

— ...и все подарки были изготовлены в ювелирной мастерской Мойлана на Пятой авеню. Восемь зажимов для денег и четыре броши. Не мог бы ты расспросить о них у Мойлана?

— Полагаю, лично?

— Не обязательно. Пошли Вели, Хессе, Пигготта или еще кого-нибудь.

— Ты знаешь, сынок, что у тебя нет чувства юмора?

— Что-что?

— Не важно. Какие вопросы нужно задать? Или придумать их по ходу дела?

— Не знаю. Я играю вслепую, папа. Просто попроси Мойлана рассказать все об этой сделке. Особенно если в ней было что-то необычное. Понятно?

— Нет, — ответил инспектор, — но кто я такой, чтобы понимать причуды гения? Полагаю, расследование должно быть конфиденциальным? Без всяких утечек?