Читая о колонии на Венере, вспоминаешь о тропических болотах Амазонки и невольническом, по существу говоря, труде в нынешних колониях.
Перевернем страницу.
Появление советских искусственных спутников Земли и космических ракет, достижение ракетами Луны потрясло капиталистический мир, развенчало великоре-кламную американскую технику, перепугало военных руководителей НАТО, не на шутку встревожило финансовых воротил. Простые люди и ученые всего мира увидели в советских спутниках победу науки, призванной расширить знания человека, проложить ему путь в Космос. Люди же, мыслящие лишь военными категориями атомных бомб, разрушений и баз, с которых удобно произвести эти разрушения, увидели в маленькой советской луне военную угрозу. Не мудрено! Именно Форрестол, недавний американский министр обороны, генерал, помешавшийся на грядущем военном поражении, предлагал создать атомно-бомбардировочную базу на… искусственном спутнике. Жадные руки авантюристов не дотянулись еще и до трассы спутника, а некоторые недалекие генералы с дальним прицелом болтают уже об американской атомной базе на… Луне!
Луна, Луна! Друг влюбленных и живописцев, мечта астронавтов и рок лунатиков! Пока тебя достигли не американские, а советские ракеты. Но что, если капиталистический мир действительно создаст на тебе атомную бомбардировочную базу?
Уже сейчас над Европой летают американские самолеты с подвешенными к ним атомными и водородными бомбами. Безумие или преступление летчика, авантюризм или ошибка радиста — и страшный взрыв не только разрушит один город, но станет началом истребления жизни на Земле. Уже сейчас есть на Земле атомные базы, которые не хуже, чем лунную, можно использовать для преступлений против человечества.
Предполагаемой атомной базой на Луне руководили бы люди, среди которых нашлись бы и негодяи, властолюбцы, достойные бесноватого фюрера. Будущее самой Америки стало бы зависеть от прихоти командования такой бомбардировочной базой на Луне. В любую минуту эту базу можно было бы использовать в преступных личных целях ради чудовищного шантажа Земли.
Такой случай атомного шантажа и описывает тот же Роберт Хайнлайн в своей новелле «Долгая вахта». Но он уже не повторяет былых антисоветских выпадов, ему уже хочется верить в человека, в то, что преступление может быть предотвращено, пусть ценой жизни героя.
«Девять кораблей взметнулись с лунной поверхности. Вскоре восемь из них образовали круг, в центре которого был девятый — самый маленький. Этот строй они сохранили на своем пути до Земли.
На маленьком корабле виднелась эмблема адмирала, однако на нем не было ни одного живого существа. Это был даже не пассажирский корабль, а радиоуправляемая ракета, предназначенная для радиоактивного груза. В этом рейсе она имела на борту один лишь свинцовый гроб и гейгеровский счетчик, который ни на минуту не утихал».
Читатель верит, что герой предотвратит гнусное атомное преступление, и в этом отражается вера народа, простого американского народа, который, как и герой новеллы, присягал перед своей совестью сохранить мир и не допустить атомного преступления против человечества, подготовляемого современной политикой главных капиталистических стран, не допустить, хотя бы для этого пришлось встать на долгую и трудную вахту — вахту мира.
* * *
Мы выходим из джунглей американской научной фантастики: мы увидели жуткие космические драмы, содрогались от нарисованных страхом или чувством безысходности картин, содрогались потому, что они воскрешали в нашей памяти подлинные картины разрушенных атомной бомбой японских городов: иной раз интерес к незнакомому, странному мешал увидеть враждебную нам сущность произведений, прикрытую внешней занимательностью. Мы не заглянули в самые мрачные уголки ненависти к нам, мракобесия, упадка, мы едва коснулись тех мест, в которых чувствовалась отрава, преподносимая американскому народу в облатке сногсшибательной занимательности. Можно сделать общий вывод, что американская научная фантастика — прежде всего в основном классовая литература, верно служит гибнущему капитализму, перенимая от него пессимизм и обреченность. Она покончила ныне с традиционным когда-то американским «хэпиэндом». Эта литература паразитирует на науке, пользуясь ее достижениями и терминологией для целей, ничего общего не имеющих с мечтой, с самими этими достижениями. И, наконец, — что отнюдь немаловажно для понимания американского народа, к которому советский народ относится с симпатией, с верой в его будущее, — в американской научно-фантастической литературе есть крепнущая ветвь критического отношения к капиталистической действительности, ветвь светлого отношения к человеку. А часть этой литературы, хотят того или не хотят авторы пессимистических, мрачных произведений, подсказанных, быть может, общим чувством безысходности, объективно работает на ненависть к войне и к уничтожению городов, стран, народов, которая не может не проснуться у читателя.
Советские люди много думают об американцах. Им хочется больше и лучше узнать их стремления, мечты, тревоги. Фантазия — отражение действительности, ее волшебное зеркало. Через фантазию американцев можно увидеть и понять их действительность, почувствовать тупик американского образа жизни, в котором бьется, как в клетке, мечта. Американская научная фантастика помогает заглянуть в думы и жизнь американцев.
Генри Бим Пайпер
УНИВЕРСАЛЬНЫЙ ЯЗЫК
Марта Дейн остановилась и посмотрела на медно-красное небо. Пока она была внутри здания, ветер переменился и песчаный ураган, который раньше дул с пустынных нагорий на восток, теперь бушевал над Сиртисом. Солнце, увеличенное туманным ореолом, казалось великолепным красным шаром. Оно было почти такой же величины, как и солнце Земли.
Сегодня к вечеру тучи пыли осядут из атмосферы, добавив еще слой песка к той массе, под которой был погребен город вот уже пятьдесят тысяч лет.
Все вокруг было покрыто красным лёссом — улицы, площади, открытые участки парка. Слой красного песка совершенно скрывал небольшие постройки, которые под его тяжестью обвалились и оплыли. Камни, оторвавшиеся от высоких зданий уже после того, как рухнула крыша и развалились стены, тоже были покрыты красным лёссом. В том месте, где стояла Марта, улицы древнего города были на сто — сто пятьдесят футов ниже уровня современной поверхности, и проход, пробитый в стене дома, вел прямо на шестой этаж. Отсюда ей хорошо был виден лагерь, сооруженный на поросшей кустарником равнине, где некогда на берегу океана располагался морской порт. Теперь на месте океана простиралась впадина Сиртис. Сверкающий металл лагерных построек уже покрылся тонким слоем красной пыли. Она снова подумала о том, каким станет этот город, когда, затратив много времени и труда и переправив через пятьдесят миллионов миль космического пространства людей, оборудование и продовольствие, археологи завершат его раскопки. Они используют технику. Иначе ничего здесь не сделаешь. Нужны бульдозеры, экскаваторы, землечерпалки. Машины ускорят работу, но они не заменят человеческих рук. Она вспомнила раскопки Хараппы и Мохенджо-Даро[2] в долине Инда и старательных, терпеливых местных рабочих, простых и неторопливых, как и цивилизация, которую они открывали. Она могла бы перечесть по пальцам случаи, когда кто-либо из ее рабочих повредил в земле ценную находку. И если бы не эти низкооплачиваемые и безропотные люди, археологи не сдвинулись бы с места со времен Винкельмана. Но на Марсе не было таких рабочих. Последний марсианин умер пятьсот столетий назад.
В четырехстах ярдах слева от нее вдруг затрещал, как пулемет, пневматический молоток. Тони Латтимер, должно быть, выбрал здание и приступил к его обследованию.
Марта ослабила ремни кислородной коробки, перекинула через плечо аппарат, подобрала с земли чертежные инструменты, доску и зарисовки и двинулась вниз по дороге. Она обошла нагромождение камней и мимо развалин стены, торчащей из-под лёсса, и остовов уже пробитых зданий вышла к заросшей кустарником равнине, на которой стоял лагерь.