— Какой сегодня туман замечательный, — сказал Червякин, выводя машину с привокзальной площади. — Неплохо ваши друзья заблокировали район. — Он повернулся к Владиславу Львовичу и улыбнулся.

Равина охватила дрожь, и он никак не мог ее унять.

— Вы еще не согрелись? — Червякин покосился на заднее сидение. — Максвел, коньяк человеку.

За спиной у Равина послышалось сопение, и в его щеку ткнулся знакомый золотой поднос с полным стаканом и яблоком.

Равин мотнул головой и с трудом выдавил из себя:

— Благодарю. Не буду.

— Как хотите, — Червякин пожал плечами. — Максвел, брысь.

Поднос исчез, и сопение за спиной прекратилось.

Они уже выехали на шоссе. До аэропорта оставалось пятнадцать минут пути.

— Сколько сейчас времени? — спросил Равин.

— А сколько вам надо? — спросил в ответ Червякин и хихикнул.

Этот вопрос поверг Владислава Львовича в смятение. «Что же делать? Неужели я в западне? — мелькнула, мысль. — Неужели прокол операции? Хотя стоп, Януш мне настойчиво втолковывал, чтобы я уложился в полчаса. Он говорил об этом несколько раз… Выходит, он именно эту встречу имел в виду… Но какая тут может быть логика? Почему я должен сообщить о сне именно Червякину? Он же этот… Тот самый… Сами бы взяли и сказали ему. Ах да, светлые с темными не контактируют, между ними контакт просто невозможен. Я выполняю роль посредника? Потому, что я серый?.. И если я сообщу Червякину о сне… Тем самым темные будут знать, что о готовящейся трагедии известно светлым. А если я в ловушке и операция провалена? Если это не Червякин, а сам… Бог ты мой! Сзади сидит Максвел, значит за рулем не Червякин!..»

— Владислав Львович?

— Что? — Равин вздрогнул.

— До аэропорта осталось три минуты пути. Время нашего рандеву истекает. Что вы мне имеете сообщить?

— Я?! Э-э-э…

— Не тяните резину, Равин. Район заблокирован, вы сами тоже заблокированы, я не могу читать ваши мысли. Излагайте суть дела.

Равин откашлялся. Вдалеке в тумане зажелтели огни аэропорта.

— Это… Ростислав, э-э… Мстислав… Извините, я забыл ваше имя-отчество.

— Неважно. Сие не имеет значения. Говорите.

— Хорошо. Короче, мне приснился сон.

— Интересный?

— Да. Очень. На космической станции погибли два наших космонавта…

— Ясненько, — произнес Червякин с непонятным оттенком в голосе. — И что же с ними случилось?

— Ну-у, там люк не закроется. Они выйдут его закрывать. Закрыть-то потом закроют, но в станцию не попадут. Вот.

Червякин в диком вираже развернул машину перед зданием аэропорта. Завизжали тормоза. Равин чуть не влип в лобовое стекло.

— Пошел вон, — сказал Червякин, не глядя на Равина.

— В смысле? — растерялся Владислав Львович.

— Из машины вылезай, дятел дровяной!

Равин открыл дверцу, выставил ногу наружу.

— Стой! — сказал тихо Червякин. — Может быть, в твоем сне было сказано еще и о том, когда это произойдет?

— Обязательно! Это произойдет через два дня.

Червякин опустил голову. Кулаки его сжимались и разжимались.

— Ладно, не все коту масленица. — Он посмотрел m Равина, цыкнул зубом. — Гляжу сейчас на тебя и думаю; сидит передо мной этакий рукотворный парадокс о двух ногах — уже-не-человек и еще-не-Человек, стоит и с наивностью ребенка смотрит мне в рот, ловя каждое слово. Ты нашу акцию просто-напросто сглазил, ясно тебе или нет? Наделил же Вершащий Судьбу Мира некоторых этим идиотским свойством! Только, Равин, не думай, будто сегодняшняя история сойдет тебе с рук. Мы еще потягаемся, кто кого… А теперь проваливай.

— Прощайте, — сказал Равин и вышел из машины.

— До встречи, — сказал с ледяной усмешкой Червякин.

Машина рванула с места, Владислав Львович едва успел захлопнуть дверцу. Он постоял несколько секунд, глядя, как расплываются удаляющиеся пятна фар в плотном туманном мраке, почувствовал, что опять начал мерзнуть, развернулся и направился к призывно сияющему стеклянному параллелепипеду аэропорта. Заныл натертый мизинец. Равин остановился, снял туфлю, растер ступню. Все-таки тесноваты, — подумал он. Обулся. Холодно сегодня, у кого бы закурить? Сто лет не курил. Равин огляделся в поисках спасителя-курильщика и забыл и о туфлях, и о холоде. Здание, у окон которого он стоял, внешне очень походило на городской аэропорт, но в том-то и дело, что только походило. Бог ты мой! Куда же этот гад меня привез?! — чуть не воскликнул Равин, стараясь сквозь запотевшее стекло рассмотреть что-либо внутри здания. Там, внутри, тоже был туман, и именно он, туман, светился обманывающе-ярким желтым светом, В толще тумана плавали несколько серых пятен, то поднимавшихся вверх, то опускавшихся вниз. Равин попятился, соображая, что вокруг стоит полная тишина, не слышно традиционных объявлений, шума людского, даже гула самолетных двигателей не слышно. Пусто было вокруг, лишь он один находился перед светящимся стеклянным параллелепипедом псевдоаэропорта в промозглой холодной ночи.

Стеклянная стена вздрогнула, вспучилась большим пузырем.

Равин развернулся и, не обращая внимания на резкую боль в мизинце, бросился бежать туда, где, по его представлениям, должно было находиться городское шоссе. Боль после первых же шагов стала нестерпимой. Равин сбросил на бегу туфли, и тут за спиной ударил взрыв. Равин присел от неожиданности, туман вокруг озарился ослепительным белым светом, обрушившаяся ударная волна подняла его в воздух. Он увидел, словно в рапидной съемке, настигающие языки огня… Тысяча зарядов фейерверком вспыхнула в голове… На миг он потерял контроль над собой… И вдруг понял, что лежит, и вокруг совсем не ночь, а день. И лежит он не где-нибудь, а на асфальте тротуара. Какая-то женщина склонилась, трясет его за плечо и, кажется, что-то гово рит. Смысл ее слов наконец-то дошел до сознания:

— …больно? Разве можно быть таким невнимательным, совершенно не глядеть под ноги?

Равин сел, потер ушибленный локоть, огляделся. Незнакомая улица, люди по-летнему одеты, яркая листва деревьев. Слева, в двух шагах, пласты вывороченного и, как всегда, неубранного асфальта.

— Вставай же, Владик, люди смотрят, — сказала женщина.

Равину стало не по себе от слова «Владик». Так в детстве его звала только мать и еще один человек в, молодости.

Владислав Львович поднялся, отряхивая брюки, в полном изумлении уставился на коричневые сандалий на своих ногах. Он отчетливо помнил туфли Януша, сброшенные там, у аэропорта…

— Ну что же ты, Владик?..

Равин опять вздрогнул, поднял глаза на женщину и растерялся.

— Надя?! — вырвалось у него.

Несомненно, это была она. Он сразу узнал ее, он узнал бы ее среди тысячи других, несмотря на то, что годы все-таки берут свое, появляются морщины. Но эти серые глаза из его юности…

— Надя?! Ты?! — опять воскликнул он.

Она протянула ему маленький букетик цветов, виноватая улыбка скользнула по ее губам, и от одной этой улыбки у Владислава Львовича защемило сердце.

Надя опустила на миг глаза, вновь подняла, заглянув, как показалось Равину, в самую его душу.

— Я ждала тебя. Вот… — Она замолчала, а Равин понял, что еще немного, и она заплачет… — Вот мы и встретились… Я, наверное, глупо поступила, Владик, но… но по-другому я не могла…