— И ваше присутствие так необходимо?
— Принцесса Кея...— начал я и тут же понял, что сморозил глупость — лицо леди Миларэлины окаменело, и взгляд стал холодным, как зимний ветер над занесенным снегом полем. Наверное, не стоило ей рассказывать, что принцесса, вернее королева Кея, выжила — моя невеста отчего-то относилась к спасительнице Лорреи очень негативно.
— Вот как! Вы спешите к ней! Ну что ж, поезжайте! Раз ее величеству понадобилась помощь, я не смею вас задерживать!
— Ну зачем вы так? Я обязан поехать...
— Ну и поезжайте! Мне все равно! — резко ответила леди Миларэлина, подходя к окну и невидящими глазами уставившись на раскинувшийся внизу розарий. Тонкие пальцы нервно теребили надушенный платочек, выдавая душевное волнение.— Конечно! Как не поехать, когда приглашает какая-то Кея?! Да вы обязаны бежать к ней по первому же зову! А я уже ждала столько лет, что какой-то месяц разлуки и не сыграет никакой роли...
— Я прошу...
Тихо затрещала разрываемая ткань. Леди Миларэлина отвлеклась от отрешенного созерцания розария и удивленно уставилась на два кружевных лоскутка, словно не понимая, откуда они взялись в ее руках. Потом нахмурилась и вздохнула:
— Ступайте же! Я очень обижена вами!
Жест, последовавший за этими словами, был весьма красноречив. Я не посмел ослушаться и вышел. Внезапно вспомнились привычки принцессы Кеи, и я невольно улыбнулся она-то никогда не стала бы цедить с ледяным лицом: «Я очень обижена вами!» и уж тем более не вытерпела бы эту обиду молча, тут же постаравшись ударить или, в зависимости от ситуации, завуалировано оскорбить вступившего с ней в конфронтацию. В голову закралась кощунственная мысль, что по сравнению следи Миларэлиной принцесса Кея кажется какой-то более.., живой, естественной, что ли... Конечно, моя невеста — Настоящее совершенство, но иногда мне так хочется, чтобы она была не такой уж совершенной и воспринимала мир более непосредственно и легко...
Эло
Я сходил с ума от беспокойства и неизвестности. Складывалась парадоксальная ситуация: события разворачивались в моем замке, при участии моей невесты и моего отца, а я знал меньше всех и вынужден был по крохам собирать сведения и сплетни. Родитель изящно уклонялся от разговора, я только понял, что на первом допросе Ксенон ни в чем не созналась (мне, как заинтересованной стороне, в тот зал вход был воспрещен), Оставалось лишь надеяться, что короли поверят в ее честность и искренность. Но что-то мне подсказывало, что это из разряда невероятного...
два дня прошли в нервотрепке и сомнениях. Я старался успокоить себя. Конечно, тюрьма это не курорт, но пленниц такого высокого ранга не должны ни морить голодом, ни насиловать, ни избивать... Потом я решил еще раз навестить иномирянку в тюрьме и узнать о происходящем из первых рук. Отец явно не пришел бы в восторг от подобного желания, поэтому я не стал тревожить его сообщением о предстоящем визите. Когда я спустился на второй подземный уровень, на входе сидел тот самый тюремщик, что уже один раз после непродолжительно спора пропустил меня к Ксенон. Это радовало.
— Ну как она?
—Да как вам сказать, ваше высочество... — расстроено отозвался он, выбирая из связки на поясе один ключ.— Сначала-то ничего была, даже пела пару раз, красиво так, душевно, со мной разговаривала, плакала один раз, когда думала, что я не слышу. Даже на допрос пошла спокойная, безмятежная. А потом, как после пыток ее принесли, так и лежит без движения...
— Что?! Ее пытали?!
Тюремщик старательно отвел глаза в сторону. Ответ стал ясен без слов.
— Но как?! Она же девушка! К тому же...
— Она упорствовала в признании, и Большой Совет после первого допроса вынес этот вопрос на голосование и дал добро на пытки...
— Как?! И мой отец согласился?
— Насколько я знаю, его величество воздержался,— мягко отозвался тюремщик.— Но большинством голосов было решено применить пытку, если девушка будет упорствовать.
— А она упорствовала,— тупо констатировал я, зная характер Ксенон.— Ее... искалечили?
— Нет,— покачал головой эльф.— Тело-то почти в порядке, а вот душа... Палач мне рассказывал, что она сразу же закричала, и пытку остановили. Она еще сможет бегать и танцевать...
Я ахнул и ухватился за стену. Мигом вспомнилось, как я выпорол иномирянку в Большом Привозе. Тогда она из гордости не позволила себе ни единого стона, не то что вскрика или жалобы. Так какой же должна быть боль, чтобы Ксенон начала кричать...
— Так и лежит с тех пор, все молчит. Не плачет, даже страшно... От еды отказывается, кормим насильно... Только иногда бредит во сне, все зовет кого-то, вскрикивает...
— Кого зовет?
— Не знаю, какие-то странные слова бормочет...
— Пустите меня к ней!
— Ваше высочество, вы ж знаете, не положено! — всполошился тюремщик, но, вглядевшись в мои глаза, мигом сдался: — Ну хорошо. Только тихо…
Иномирянка лежала на боку, прижав колени к груди и отвернувшись к стене, и даже не заинтересовалась тихим скрипом двери и моими шагами. Ей, всегда такой любопытной и непосредственной, не захотелось узнать, кто пришел навестить ее? Плохо дело...
— Ксенон! — Я осторожно дотронулся до ее плеча. Под тонким шелком вечернего платья (нуда, она же собиралась на бал), художественно разорванного на неширокие полосы и едва прикрывавшего тело, просматривались жуткие шрамы и ссадины — похоже, ее просто и безыскусно пороли кнутом, а потом взяли за волосы и пару раз ударили лицом по стене, выбивая нужное признание.
Девчонка с трудом повернулась, вопросительно сощурилась, вглядываясь в мое лицо. Потом пухлые, разбитые губы, покрытые коркой засохшей крови, дрогнули, она пыталась улыбнуться, словно забыв, как это делается:
— Эло... ты мне не снишься?
— до чего они тебя довели...— с ужасом прошептал я, вглядываясь в ее лицо.
Губы разбиты, на виске широкая ссадина, дуги бровей покрыты спекшейся кровью, под страдальчески-серыми глазами сине-фиолетовые тени... Ничего общего с той веселой дерзкой девчонкой из другого мира, которую я ухитрился полюбить...
— Что, хороша? — жалко и одновременно с вызовом поинтересовалась она, демонстративно вытягивая распухшие, багрово-сине-лиловые ноги.
— Хороша, хороша! — торопливо заверил я, помня, как болезненно иномирянка относится к своей внешности.
— Ох, Эло, только ты не издевайся, ладно?! — хмыкнула она.— Отвернись, не смотри на меня...
— Почему? — В самом деле, неужели она стесняется своего полураздетого вида? Уж передо мной-то могла бы и не скромничать.
— Мне стыдно сидеть перед тобой таким чучелом,— со вздохом призналась иномирянка.— Волосы уже сто лет не чесаны, лицо в шрамах, на спину взглянуть страшно, платье рваное... У тебя случайно расчески с собой нет?
— Нет,— удивился я.— А зачем тебе?
— Эло, ты дурак или притворяешься? Естественно, хочу волосы в порядок привести. Что ж ты так, шел к девушке и даже не подумал взять с собой расческу или гребень?! Черт, как же плохо... Спина болит, лицо разбито, ноги в ауте... Недоброе место этот ваш Вириалан, уже второй раз шкурой расплачиваюсь за необдуманные слова и поступки... Почему Линирэлль?! Ну почему убили ее, а не меня?
Я в шоке посмотрел на тихо причитающую девчонку. Это не было истерикой, порожденной болью утраты, когда человек корчится от душевных страданий и, не отдавая себе отчета, выкрикивает: «Лучше бы я сам умер!» Нет, Ксенон спрашивала совершенно спокойно и осознанно, ее и впрямь интересовало, отчего погибла именно Линирэлль и почему на ее месте не оказалась сама иномирянка.
— Так плохо?! Давай попробую вылечить!
— Давай,— со вздохом согласилась она, стягивая с плеч изодранное платье.
На спину было страшно смотреть, похоже, кнут перед поркой вымачивали в специальном растворе, разъедающем кожу и не дающем стягиваться ранам. Я провел рукой над шрамами, шепча заживляющие формулы, и почти тут же почувствовал, как от спины иномирянки в ладонь толкнулась упругая волна силы...
