– Я решу, как от тебя избавиться. И когда. И нужно ли мне это. А приказ такой: добейся, чтобы все материалы этой дурацкой телепередачи остались у тебя. Никому никаких копий! Поняла?!

Потрогав свободной рукой родной свой шарф, девушка улыбнулась.

– А ты хочешь посмотреть, что мы тут такое сняли. Я это почувствовала.

– С чего ты решила?

– В случае противном ты бы приказал все уничтожить.

– Не говори глупостей! Озверевшая толпа, которая там наверняка жрет коньяк за мой счет на радостях, просто не позволит тебе этого сделать. Хотя бы запри под замок. Поняла?

Нина улыбалась, глядя в сторону места испытаний. Было слышно, как собравшиеся что-то считают хором. Скорее всего, секунды, прошедшие с начала испытания.

– А ты знаешь, она ведь вертится. До сих пор.

– Хватит бредить, Нина. Тоже мне, Галилей нашелся, иллюминат в юбке. Ты просто не представляешь, какого рода дела сейчас начинаются, поэтому… ты слышишь меня, Нина? Ты слышишь меня?

Сказать, что господин Винглинский был в бешенстве, значит, сказать полную правду, описать ровно то чувство, которое он сейчас испытывал. У него было для этого сразу несколько поводов. Разные по значению и размеру, все они норовили ткнуть в одну и ту же рану, скрываемую под длинным серым плащом, то запахиваемым, то распахиваемым длинными руками олигарха.

В комнате для вип-публики стояла страшная тишина. На столе уже в четвертый раз остывал кофе, официантки были готовы Бог знает на что, лишь бы этот господин с умным, немного отрешенным лицом перестал злиться.

Больше всего Винглинского злило молчание Нины. Ну нахамила, ну выскочила за пределы своей компетенции, но теперь-то зачем скрываться?

Меньше, но тоже сильно злило олигарха запаздывание самолета из Испании. Он должен был прибыть еще час назад с Кириллом Капустиным на борту, однако все не прибывал и не прибывал. Место для разговора выбрал сам Капустин. Лететь в Калинов ему не хотелось, вызывать Винглинского на Тенерифе было неудобно. Сошлись на встрече на нейтральной территории.

«Но где самолет? И ведь это не зачуханный чартер – солидный рейсовый борт. Где он мог „загулять“ вот уже на полтора часа?»

Телефон не умолкал. Временный секретарь, взятый в эту поездку, настолько не справлялся с делами, что готов был сам написать заявление об увольнении, когда б имел хотя бы одну свободную минутку.

Приходили скверные сведения из верхов прокуратуры. Начались непонятные передвижения в следственной части. Над двумя полковниками, которые, как казалось Винглинскому, надежнейше прикрывали его задницу, нависла опасность повышения. Опыт показывает: повышение человека портит и отдаляет, он перестает чувствовать себя обязанным настолько, насколько чувствовал прежде. А может быть, дело и еще хуже – повышение санкционированное, чтобы заменить хороших полковников плохими, голодными и якобы честными.

«И Либава ведет себя как… Либава. Даже на вопрос, все ли он изъял материалы по съемке, отвечает каким-то противным ориентировочным голосом. Гнать бы его, но верен. Хотя кто сказал, что тупой и ленивый – это обязательно верный?»

Пообещав себе подумать на эту тему, объединив ее с темой капитана Захарова, Винглинский снова стал набирать номер Нины, причем без всякой надежды застать ее у трубки. Упала на дно, отливается слезами, отпивается «Баккарди». Почему все деловые женщины в последнее время пьют «Баккарди»? Интересно, это тонкое наблюдение или ошибочное? Ответить себе олигарх не успел. В трубке раздался голос Нины.

– Слушай, со мной все в порядке. Не волнуйся. Скоро позвоню.

И конец связи!

Ну, это уже превосходило всякие представимые пределы хамства. Держа в одном кулаке хрустящий телефон, а в другом комкая свою невидимую глазу, но страшную ярость, Винглинский отвернулся от стеклянной стены, за которой он наблюдал безрадостную, шумную и непонятную жизнь аэропорта, и посмотрел на официанток, с какой-то сервисной обреченностью склонившихся у стола. Увидев его глаза, они зажмурились. И в этот момент в помещение бодрой, южной, почти беспечной походкой вошел Кирилл Капустин. Никто не объявил о его прилете, но Винглинскому было наплевать, с какого самолета спрыгнул этот человек. Теперь было с кем поговорить.

– Пойдем на воздух?

– Зачем? – огляделся Капустин. Ему смешно было думать, что тут стоят какие-то прослушки.

– Нет, просто дышать нечем.

– Ах, если… Они вышли.

Капустин закурил. Берегший свое здоровье олигарх с завистью смотрел на него. Потом откатил ногой дверь и крикнул ближайшей полумертвой официантке:

– Коньяку!

Пока она возилась с подносами и рюмочками, Капустин предложил знакомцу свою фляжку. Винглинский глотнул, потом еще, и начал плеваться, как будто после первого глотка не распробовал, что ему дали за дрянь. И без промедления перешел к делу:

– Ее надо убирать.

Капустин сразу понял, о чем идет речь. У него была коекакая информация о стиле отношений, которые сложились между самостоятельной девушкой и ее патроном.

– Как?

– Как хочешь.

– Не нервничай. Ну пропала, ну найдется.

– Уже нашлась.

– Да-а?

– И снова пропала.

Капустин почувствовал, что разговаривать ему с Винглинским будет трудно. Каждая девушка имеет право на выкрутасы, но не в таком все же количестве и не настолько за пределами своего профессионального статуса. Он попытался начать издалека:

– Помнишь, ты как-то говорил, что вы начинаете срабатываться…

Олигарх замахал тонкими руками:

– Ну, хва-атит, Кирюша, не лови меня на слове, причем Бог знает когда ляпнутом.

Капустин тихо усмехнулся:

– Ну и как ты мне прикажешь это преподнести шефу? Винглинский подумал несколько секунд.

– Во-первых, я сам Андрюше позвоню, во-вторых, сообрази что-нибудь. Нельзя ее держать поблизости от этого дела. Эта афера так раздулась, что если как следует лопнет… Понимаешь, она, видите ли, верит, что этот сибирский бензин настоящий. А мне давно уже один из братьев проговорился, как они дурят общественность. Вернее, один дурит, а второй верит. На чем все и держится.

Капустин сам отпил из фляжки.

– Хваткие мужички.

– Они свое получат, – сказал олигарх таким тоном, что нельзя было понять – радоваться надо за «мужичков» или бояться.

Капустин взвесил фляжку в руке.

– Но знаешь, что я тебе скажу? Твоя история со сверхбензином теряет актуальность. Вернее, не так: она отходит на второе место, в тень.

Олигарх медленно – с той скоростью, с какой доходило до него сказанное, – повернулся к нему.

– Что ты имеешь в виду? Капустин опять отхлебнул.

– На настоящий момент непонятно, в каком виде нам нужна эта «чистая сила» – в работающем или в разоблаченном.

Винглинский сделал нервный жест рукой:

– И мне непонятно, что ты там говоришь. У меня стол завален контрактами на выступление этих лесовиков с их черепахой сразу в восьми штатах и в Монако. А я при этом знаю, что это надувалово.

Капустин успокаивающе положил руку ему на плечо:

– Ну, отправь одного, того, кто дурит, пусть распинается. Пусть говорит, что нет средств для доставки настоящей аппаратуры из Калинова, а она скрыта на дне какого-нибудь атомного колодца, а поверх него курган.

Винглинский сплюнул.

– Это пурга. Дешевая, и даже очень дешевая. Собеседник развел руками:

– А нам больше на настоящий момент ничего и не надо. Мы переносим попытку на более высокую высоту, извини за стиль.

– Что это значит?

Капустин допил коньяк, спрятал фляжку в карман.

– А мы начинаем выборы президента.

– Барбадоса? – спросил разбито и опустошенно олигарх.

– Зачем? Президента России. Без булды, как говорят не знаю где. И хочешь узнать, кто будет претендент и кандидат? Молчишь – значит, очень хочешь. Андрюха. Андрей Андреевич.