– Только у меня условие.

Водитель даже кашлянул от неожиданности.

– У тебя условие?

– Два. Ни Чайнику, ни этим братьям, особенно Вегену, не говорите, что это я, ладно? И отвезите сразу же на место, на Тверской. Плохо, если меня там долго не будут видеть.

– Денег дать?

Инвалид вздохнул, почти всхлипнул:

– Нет, опасно, раскумекают.

– Что, обыскивают?

– Еще как. Даже в заднице смотрят.

– Ну, как хочешь.

Через час помощник Кирилла Капустина Петров вместе с двумя телохранителями быстро шел по длинному перрону Ленинградского вокзала – все дальше от здания, от огней. Сочно пахло угольной сыростью, мокрым железом и прочей железнодорожной спецификой. Блестели влажные рельсы, проскальзывали невразумительные люди с чемоданчиками и поднятыми воротниками. Королевство со своими законами.

– Здесь, – сказал один из охранников в черном плаще – тот, что сидел за рулем.

«Здесь» представляло собой старый вагон, загнанный наполовину под железный навес. Признаков жизни он, на первый невнимательный взгляд, не подавал. Петров обошел его с торца, неуверенно сплевывая. Все же странно ему было, что кампания по выборам президента России начинается с такого непрезентабельного, даже противозаконного на вид места.

– Я забыл, как стучать, – сказал водитель, рассматривая свой кулак с перстнем. – Два раза, а потом три или наоборот?

– Стучи как хочешь и сколько хочешь, пусть сами разбираются, что им желательно услышать, – ответил Петров неожиданно тонким для своей комплекции голосом.

Вагон был жилой. И даже, можно сказать, слишком жилой. Очень густо и издавна спрессованная жизнь давала такой дух, что господину Петрову и его помощникам приходилось зажимать носы черными кожаными пальцами. А тут еще не наступи ни на кого в тусклом полумраке: под ногами шевелилась, стонала и сморкалась какая-то бесконечная инвалидная, собиравшаяся сюда на ночь со всего Восточного округа.

Так до середины вагона. Потом стальная дверь, а за нею – местная хорома. Наверное, тут раньше был вагон-ресторан. Освещено нормально, хотя тоже по-поездному, с тоскливой тусклинкой. Два дивана, стол, накрытый скатертью, и графин воды. За столом два довольно молодых кавказца. Один толстый, улыбающийся, второй скрюченный от своих подозрений, злой.

Петров, не садясь, объяснил, в чем дело.

– Нет, Чайника так отпустить нельзя. Он нам должен, – сказал старший.

– Отрабатывает, – сказал младший.

– Отрабатывает? – удивился Петров.

Его подвели к окошку в стене, через которое можно было рассмотреть еще одно помещение, где на довольно большом канцелярском столе лежали картонки, кисточки и стояли банки с краской.

– Что он делает? – обернулся Петров к кавказцам.

– Пишет жалостливые объявы. Мама умерла – подайте, здоровья лишился – помогите!

– А, – гость понимающе закивал. – Не может старый конь без борозды. И что, помогает? Есть результат?

Кавказцы переглянулись: похоже, у них выпытывают их производственную тайну.

– Есть маленький навар. Женщины, что с его картонками ходят, приносят больше, – буркнул младший.

– И инвалиды тоже. Детей учит, как плакать, где грязь размазать.

– И когда он отдаст вам свой долг?

Старший мечтательно посмотрел в угол вагона и промолчал.

– Год! – решительно сказал младший.

– А выкупить долг можно?

Очень скоро все четверо ехали по моросящей Москве в сторону Замоскворечья. Чайник – в нормальной жизни Бладилин Иван Сергеевич, трезвый, грустный, смотрел в окошко. Он вообще мало пил, в отличие от большинства безногих.

– Зря ты, Петруша, меня домой везешь.

– Почему?

– Все равно ведь сбегу.

– Наташку порадуй, она ж тебя любит, и малышки любят. Чего тебя на улицу тянет, да еще к таким упырям.

– Не к упырям, а к народу, к настоящему делу, братишка.

Петров самодовольно усмехнулся:

– Так вот, могу с тобой поспорить на какие хочешь бабки: в ближайшие полгода никуда ты не сбежишь.

Бладилин встрепенулся:

– Неужели?!

– Да, да, и ты в команде.

Когда машина остановилась у дорогого дома с роскошными стеклопакетами в окнах и будкой спецвохры, Петров позвонил наверх и сообщил радостную новость.

– Что ж, пока жена бежит сюда к тебе навстречу, скажи мне, отчего у тебя такая кличка неуважительная – Чайник? Тебя, я заметил, ценят даже там, на дне дна.

– Это очень легко объясняется. Чайник, в моем случае, это не Самовар, понял? Самовар – это когда ни рук, ни ног, а у меня ручки-то вот они, помнят работу ручки-то.

Тут сверху, из квартиры, спустилась Наташа – крупная молодая женщина в роскошном халате и с распущенными волосами. Отказавшись от помощи людей Петрова, она сама подхватила мужа на руки и понесла в дом мимо привычно зевающих консьержей, приговаривая что-то вроде: «Ты мой маленький, Ванечка любименький, где ты катался, где скрывался?»

Приняв два доклада – от Шварца и Петрова, – начальник службы безопасности потянулся в кресле всем длинным сильным телом. Он любил эту ситуацию – ситуацию нарастания, когда еще почти ничего не просматривается над горизонтом обычного течения событий, но ему-то уже известно: мир сделался немного другим и будет меняться в нужную сторону.

«Пожалуй, сегодня можно было бы нанести еще один штришок на новое полотно. Где там у нас господин кандидат? Кушают чай после бассейна?»

– Что это? – спросил Андрей Андреевич, когда Капустин протянул ему телефонную трубку.

– Телефон с уже набранным номером.

– Каким это?

Недовольным движением, но телефон кандидат принял.

– Это номер Юры Брауна.

– Что?! – И трубка полетела в сонный, уже законно отдыхавший на сегодня бассейн.

Они немного посидели молча, неприязненно поглядывая друг на друга. Вернее, Андрей Андреевич глядел неприязненно, Капустин – с сожалением. Кандидат наконец сказал:

– Ну и что же ты не даешь мне второй телефон? – Тон его был отнюдь не извиняющимся.

– Вы же все равно не станете ему звонить. Кандидат резко вскочил.

– Да, я не хочу звонить этому недоноску! Капустин смотрел на воду.

– Он нам нужен.

Андрей Андреевич оскалился, сделал несколько шагов вдоль бассейна, развернулся, сделал несколько шагов обратно.

– Ты ничего не путаешь, Кирюша? Это я ему нужен. Начальник охраны продолжал любоваться электрическими бликами на водной глади.

– В конечно счете дело обстоит, разумеется, так, но стартовать нам было бы лучше, имея эту хитрую, противную, рыжую харю в своих рядах.

Андрей Андреевич вернулся в кресло.

– Но почему, объясни, почему ты считаешь, что этот фарцовщик, щелкопер, очковтиратель нам может быть нужен?

– Именно потому, что он очковтиратель, фарцовщик и все то, что вы сказали. На первом, очень коротком, этапе услуги такого человека необходимы.

Кандидат снова встал и хлопнул себя по полам халата, будто искал ключи в карманах.

– Ну, не знаю, это все слова, риторика. Если вдуматься, за ним ничего серьезного даже по наперсточной части нет. Ну, купил он первым, даже раньше Абрамовича, английский клуб, но ведь тут же, через месяц после того, как откричали газеты-интернеты, выяснилось, что это дартс-клуб и ничего больше.

– Вот нам от него такой месяц и нужен. Потом мы его как… даже не буду говорить как. Он сейчас в Лондоне, там, где центрее не бывает. Его репутация известна, его возможности – тоже, точку приложения мы определяем сами. Маленькая комбинация, максимальная выгода, первый толчок. И – как использованный презерватив.

Тяжелый вздох кандидата.

– Будем считать, что я тебе поверил. Но он же хам!

– И это входит в наши расчеты.

– Такой противный, склизкий хам, и всегда лезет целоваться, как Алибасов.

– Алибасова мы ни за что не позовем. Еще один тяжелый вздох.

– И с деньгами он меня пару раз…

– Ну, это, Андрей Андреевич, по мелочи, да и дело прошлое.