А пока дома Констанс был приготовлен другой сюрприз. Перед очагом сидел мужчина, грея руки, вернее пытаясь их согреть, так как огонь почти догорел. Это был швейцарский консул. Констанс удивленно поздоровалась с ним.

— Не заметила вашего автомобиля, — сказала она, и тот объяснил, что спрятал его за деревьями на поляне.

— Уезжать надо немедленно, я предупреждал, что такой вариант возможен. Сегодня вечером. Собирайте вещи. У меня есть laissez-passer, с этим все в порядке. Но надо спешить. Все подробности, когда мы уже сядем в автомобиль.

Констанс не понадобилось много времени на сборы, так как она была человеком достаточно аккуратным и знала, где у нее что висит и лежит.

— Отлично, — проговорила она, изнемогая от усталости, но чувствуя душевный подъем. — Отлично.

Она поднялась наверх, где был шкаф с ее немногими вещами, и быстро заполнила небольшой чемоданчик; забрав его и портфель с документами и туалетными принадлежностями, она спустилась в гостиную. Консул всем своим видом выражал нетерпение, то и дело посматривал на часы и переминался с ноги на ногу. Появился Блэз, чтобы запереть за Констанс дверь и взять ключи. Торопливо, стараясь говорить как можно тише, Констанс рассказала ему о том, что было в морге, и заверила, что ему абсолютно нечего опасаться. После этого все трое отправились на полянку, где между высокими платанами консул оставил свой автомобиль с двумя флажками и дипломатическими номерами. Сняв кожаные чехлы, дипломат освободил флажок Швейцарии и флажок со свастикой, потом сел за руль и включил зажигание.

— Я готов, — сказал он, и Констанс попрощалась с Блэзом, обещав вернуться к концу месяца.

Довольно медленно они поехали вниз, держась подальше от городских развязок и крутых спусков северной дороги, и вскоре оказались на берегу реки. Тут уже можно было увеличить скорость, хотя кое-где Рона поднялась слишком высоко и, вопреки обыкновению, бежала буквально в нескольких метрах от колес.

Однако без сложностей не обошлось; уже в Валенсии им повстречались автомобили командного состава, жужжавшие со всех сторон, как комары, требуя, чтобы им освободили проезд. Консул свернул на объездную дорогу, и они нисколько об этом не жалели: ехать пришлось через уединенные и красивые деревни, казавшиеся вымершими. Очевидно было, что готовился прорыв на юг; он формировался, будто туча над невидимым горизонтом. В машине было холодно, однако равномерное гудение мощного мотора успокаивало и даже создавало некоторый уют. После Валенсии никаких заторов на дорогах не было, однако к границе они подъехали уже за полночь, где их остановили военные патрульные. Обычные фонари и фонари-«молнии» освещали внутренности заброшенного железнодорожного вокзала — пустое гниющее помещение со множеством деревянных скамеек, где находилось несколько людей.

Здесь им грубо приказали покинуть автомобиль и разложить багаж на козлах для проверки, и они, зевая, подчинились. После досконального досмотра им разрешили двигаться дальше. Констанс пришлось отшагать примерно сто ярдов, тогда как послу как дипломату разрешили проехать на его же автомобиле по грязной дороге. Таким образом они одолели ограждение из колючей проволоки, определявшее швейцарскую границу. Прячась в тени, какой-то мужчина поджидал Констанс.

«До чего же она бледненькая, вид совсем больной, — думал он, глядя на нее со своего места в тени здания. — И волосы у нее грязные, концы слиплись, похожи на крысиные хвостики». У него возникла мысль исчезнуть, в конце концов его появления не ждали, значит не заметили бы и отсутствия. Однако сердце удерживало его на месте, будто компас со стрелкой, устремленной на Полярную звезду. Но все же ему не хватало смелости выйти из тени и подойти. Максимум, чего она могла ожидать, это служебного автомобиля с шофером. Он с болью вспомнил копну белокурых волос. А теперь ее голова небрежно покрыта цветным шарфом, завязанным под подбородком узлом. Она ничем не отличалась от французской крестьянки из оккупированной зоны — до того она была грязной, безразличной и усталой. Он и представить не мог, что увидит ее такой измученной и вялой, возможно даже, что он нечаянно ее унизит, застав, так сказать, врасплох. Итак, он не мог уехать и не мог подойти к ней, не в силах решить, как лучше поступить.

Сонный взгляд Констанс разглядел его, когда один из милиционеров неожиданно открыл дверь, и он попал в золотистый поток света, хлынувшего из вокзала.

— Мистер Аффад!

Не могло быть никаких сомнений, что она обрадовалась и даже воспряла духом, потому что сразу направилась к нему, по дороге решая, протянуть ему руку или нет. В конечном итоге они минуту простояли, прижавшись друг к другу, оба изумленные тем, что им так хорошо быть рядом. Как чудесно было чувствовать его теплое живое тело в своих объятиях. Нежность. Как раз этого Констанс больше всего не хватало все это время; только сейчас она поняла, как ее тело изголодалось по нежности. А ведь она почти не вспоминала об Аффаде и, кажется, даже ни разу не помечтала о нем. А теперь он словно зажег ее своим прикосновением, твердой решимостью обнимавших ее рук. С сожалением высвободившись, Констанс сказала, что должна представить его своему спутнику. К ее огромному удовольствию, прекрасное лицо Аффада помрачнело от ревности. До чего же приятно было видеть, как он снова напустил на себя холодность, которой на самом деле не было и в помине, воображая бог знает что по поводу представительного пресного господина, который не чаял от нее избавиться и отправиться наконец домой. Констанс как полагается поблагодарила его и обещала поддерживать с ним контакт, если возникнет служебная необходимость, после чего отвернулась и последовала за Аффадом, успевшим взять ее вещи. Его личный автомобиль, старый американский «седан», стоял на обочине, и они с удовольствием нырнули в его теплое нутро. Поворачивая ключ зажигания, он попросил:

— Констанс, посмотрите на меня.

Она подчинилась, и тут же, представив, как сейчас выглядит, сняла шарф.

— Зачем?

Он улыбнулся.

— Я хотел посмотреть, какая вы, когда трудитесь.

— Как видите, грязная и старая.

— Это ненадолго, — утешил он. — Вы очень устали? Я попросил парикмахера быть к завтраку.

— Вот спасибо. Это чудесно.

— Но сначала новости — прежде чем заснете. Констанс, нам удалось вывезти Обри по обмену тяжело раненными военнопленными — пятьдесят немцев на пятьдесят англичан. Они прилетят сюда примерно через неделю. Здесь Обри уже будет сам по себе, и нам надо обеспечить ему медицинский уход — он должен иметь все, что ему сейчас требуется. Вот так. У меня есть его история болезни, и вы сможете прочитать ее, а там судите сами. Вы меня слушаете?

— Конечно же, слушаю! — возмутилась Констанс. — Просто я никак не могу поверить! Это же чудо!

Она хотела добраться до своей квартиры, однако ничего не получилось, в это время суток ехать было трудно. Тяжелый туман и грязно-серый свет не прибавляли красоты городу на берегу озера, к которому они приближались с разумной осторожностью. К счастью, для автомобилей было еще рановато, но все равно приходилось почти постоянно жать на клаксон, поскольку дорога в гористой местности то и дело петляет, и упреждающие гудки отзывались печальным эхом в их ушах. Они приближались к пригороду и ехали между горами, покрытыми свежим снегом. Констанс до того раззевалась, что Аффад не смог сдержать улыбки.

— Бедняжка Констанс! — посочувствовал он. — Вы могли бы, наверно, проспать месяц — но сегодня поспать не удастся, зато потом… — Он ткнул длинным указательным пальцем в часы на приборной доске, которые показывали четыре часа. — Получается ни то ни се. До половины седьмого нам делать нечего. Самое лучшее — это поехать ко мне. Вы же знаете, у меня много места. У вас будет как бы собственная квартирка с ванной комнатой и всем прочим. А есть во что переодеться? Отлично. Тогда успеете вымыться и вздремнуть. Сегодня же побываете у парикмахера — короче говоря, сделаете все, что посчитаете нужным. У меня есть для вас письма, они в моей комнате. Что скажете?