Мое имя – Патрик Грэм. Мне тридцать четыре года, я имею воинское звание подполковника, но никогда не ношу мундира, потому что работаю там, где форму никто не носит, – в разведывательном управлении. Сектор «Африка». В настоящее время я – начальник особой группы, занимающейся африканской республикой Гванеронией. Вы слышали о ней? Разумеется: вот уже месяц все газеты мира непрерывно помещают материалы о развернувшихся там боевых действиях – отряды полковника Мтанга Мукиели, сторонника идеалов западного мира, теснят войска прокоммунистически настроенного премьера Амбруаза Букиры, контролируют уже две трети территории страны и не сегодня-завтра овладеют столицей. Это знают многие, но никто не знает, что только от меня зависит, возьмут ли отряды Мукиели столицу. Или от меня уже ничего не зависит?

Дело осложняется тем, что ничего этого нет, ничего и никого. Нет Гванеронии и десяти миллионов ее населения, нет шахт и приисков, нет премьера Букиры и полковника Мукиели. Впрочем… Иногда сам я начинаю сомневаться – может быть, существуют все же где-то за океаном и Гванерония, и мятежники? Ведь полковнику Мукиели переправлено на сорок миллионов оружия и военной техники, из-за развернувшихся там событий здесь, в этом городе, погибли несколько человек, и меня осаждают в собственном охотничьем домике агенты секретной службы дружественного нам государства… Господи, я в тебя не верю, но помоги, защити, заслони от выпущенного нами самими джинна!

Полковник Мукиели родился в возрасте сорока лет.

Этот день не был понедельником, а число – тринадцатым. Была среда, двадцать пятое мая, прекрасное во всех отношениях утро. С утра я принялся за сводку для генерала, к одиннадцати часам закончил и понес бумаги.

Генерал Райли, начальник нашего отдела, – личность незаурядная. Выглядит он как типичный тупой солдафон, какими их рисуют карикатуристы: нескладная фигура, грубое лицо, словно вырезанное из сырого полена тупым секачом. Но за этой банальной внешностью кроется умный, интеллигентный, энергичный человек, кстати сказать, знающий наизусть почти всего Киплинга. И единственная его слабость – частенько цитировать «железного Редьярда».

Я вошел. Он пригласил меня сесть и несколько минут дочитывал только что полученные последние донесения.

– Совсем неплохо, Патрик, – сказал, прочитав. – Те парни, в Квеши, доказали, что мы не зря ухлопали деньги на их учебу. Полюбуйся – они подпалили-таки фабрику. Как корова языком слизнула… По мнению ребят из экономического отдела, это отбросит черненьких лет на пять – средств для восстановления у них нет и неизвестно, когда будут. Это удар по всей промышленности.

– Потери были?

– Трое. А у тебя что?

– Ничего выдающегося, – сказал я. – За истекший месяц в моем районе произошло двенадцать вооруженных столкновений и восемь успешно проведенных диверсионными группами заданий. Правительственные войска потеряли сто одиннадцать человек, причинен материальный ущерб в семьсот тысяч четыреста девяносто один доллар.

Затрещал телефон. Райли снял трубку, послушал и приказал:

– Тогда уберите его. Нет, лучше за городом, – он повесил трубку. – А потери вторгавшихся групп, Патрик?

– Девяносто восемь человек, восемь бронетранспортеров, семь минометов, четыре вертолета.

– Это плохо. Сплошные убытки.

– Ничего не поделаешь, – сказал я. – Качество противовоздушной обороны и оперативность вооруженных сил черномазых повышаются. Это неприятный процесс, но мы бессильны его остановить.

– Плохо, плохо, – он выбрался из-за стола и зашагал по кабинету мягкой кошачьей походкой. – Патрик, оставим казенные фразы. Наверху весьма и весьма нами недовольны. На последнем совещании нашу деятельность в глаза назвали игрой в солдатики. Все эти стычки местного значения, наскоки через границу, неудачные покушения и невзорвавшиеся посылки. Мне предложили, если ничего у нас не изменится, передать Фришу спецнадбавку к ассигнованиям.

– Черт знает что, – сказал я. – Из-за того переворота, что ли?

– Вот именно.

– Но, в конце концов, эта страна едва ли не меньше нашей столицы…

– Но это – страна, – сказал Райли. – Государство. Полковник Фриш провел блестящую операцию, приведя к власти в некоем стратегически расположенном государстве дружественное нам правительство, тут же подписавшее все необходимые соглашения. Звучит? Что по сравнению с этим наши рапорты о подожженных магазинах и разгромленных автоколоннах? Нам просто снова напомнят, сколько стоят вертолеты и подготовка командос. Фришу плевать, что это был крохотный островок, и начальству плевать. Фриш бегает именинником, будто он сам разгонял тамошний парламент.

– Нас прижмут, – сказал я. – К тому идет.

– Уже прижимают – вот-вот лишат прибавки… Патрик, сейчас нас может спасти только какое-нибудь шумное, громкое дело – война, восстание, переворот. Неважно что, лишь бы это случилось в нашем секторе Африки, лишь бы это получило широкий резонанс, лишь бы мы проявили оперативность. Пусть эту войну наши люди даже проиграют… хотя, конечно, лучше выиграть.

– Я готов рискнуть, – сказал я. – Намажусь ваксой, полечу в Африку и обстреляю из базуки какое-нибудь наше посольство.

Он не улыбнулся в ответ. Посмотрел мне в глаза и медленно сказал:

– Еще одна такая шутка, и я пошлю тебя претворять ее в жизнь, честное слово.

Он даже не процитировал что-нибудь подходящее к случаю из Киплинга, и это был вовсе уж скверный признак…

Я ушел от него в расстроенных чувствах и, словно специально для того, чтобы окончательно испортить мне настроение, в коридоре мне попались двое парней из отдела Фриша. Эти подонки весело обсуждали во все горло свои повышения и премии, нежно поглаживали новенькие военные ордена на лацканах. И предложили мне перебираться к ним, пока есть свободное место: младшего статистика, правда, но ты не ломайся, Патрик, а то ведь может быть и хуже, понизят Тэда Райли и засунут резидентом в какую-нибудь из неперспективных стран, а тебя переведут на нижеоплачиваемую подсобную работу, вроде чтения переписки конгрессменов, и куда ты тогда денешься, прощай твои мечты о подполковничьих погонах, так что идем к нам, пока не поздно.

Я пожелал им завтра же дождаться демократического контрпереворота и отправился к своим. Там я застал идиллическую картину: Моран увлеченно рассказывал Кастеру, как он вчера увел из незнакомой компании шикарную девочку, ухитрившись при этом не получить по морде от незнакомой компании, перед Берренсом лежал буклет международной автомобильной выставки, Крофт трудолюбиво изготовлял фотомонтаж (голова Берренса и тело обнаженной девицы), Паркер болтал по телефону, и сразу видно было, что с подружкой.

Я высказал этим мерзавцам все, что о них думаю, но мерзавцы нахально заявили, что они провернули все текущие дела, оприходовали подорванные линии электропередачи и сожженные мосты, поплакали над сбитыми вертолетами, а если случилось, наконец, что-то грандиозное, то они готовы сомкнутыми рядами ринуться в бой.

Мне нечем было крыть, пришлось заткнуться и удалиться в свой кабинет. Тут появился Бэйб, и мне, как всегда в таких случаях, захотелось очутиться на другом конце света. Например, в Китае – потому что Бэйб не знает китайского и не сможет расспросить аборигенов, куда я подевался.

Это шестифутовое румяное чудовище – мой дальний родственник по тетушке Эмилии, и славится он двумя вещами – феноменальной невезучестью и полной неспособностью с ней бороться. Если когда-нибудь случится так, что с орбитальной станции кому-нибудь свалится на голову ведро с краской, то этим неудачником будет Бэйб, и не спорьте. После того, как он последовательно становился учителем, клерком, полицейским, секретарем политического деятеля, пожарным – и с пугающей регулярностью терял место максимум через неделю после поступления на него, тетушка Эмилия вспомнила обо мне, а я вспомнил, что по ее завещанию мне полагается шестьдесят тысяч, но в случае моего отказа принять участие в судьбе Бэйба денежки могут достаться какому-нибудь приюту для престарелых попугаев. Тетушка Эмилия обожала попугаев.