Ориф пожал плечами. Когда Фазлиддина и двух его охранников неизвестные расстреляли при выходе из ресторана «Ором», именно он приехал из Хуррамабада в качестве исполнителя прокурорского надзора. Убийцы найдены не были, дело повисло и перекочевало в разряд вечных, какие не раскрываются никогда.

— Конечно, перспективу видеть нужно, — продолжил Карим. — Но сию секунду важно совсем другое. Наша цель — свалить ленинабадцев. Верно. И цель эта сейчас близка, как никогда. Но что получается? Если оппозиция погонит Асророва именно сейчас, это будет означать, что победили муллы. А они потом нас к власти и близко не подпустят. Опять в подполье? Опять шевелить пальцами, как немтыри? Опять?!

Не сдержался: в сердцах ударил ладонью по столу, вскочил, стал ходить по комнате, сжимая и разжимая кулаки.

— Не подпустят, — согласился Ориф. — А что делать? Демократы уже и сами не рады, что пошли на союз с ваххабитами. Да поздновато: те уже и шагу им не дают ступить. Деньги-то в мечетях. А без денег что остается? — только горло драть в одиночку… пока по башке не дадут.

— Именно, — заключил Карим. — Я уж не говорю, что не видать нам тогда ничего, кроме Куляба, — ясно как божий день, к столице нас не подпустят на пушечный выстрел… Допустим. Но ведь и то, что сейчас есть, они нам не оставят! Ведь эти фанатики весь кислород перекроют! Ты понимаешь? Снова все коту под хвост!..

Ориф развел руками.

— Я не знаю, что с ними делать, — сказал он. — Это сила серьезная… за ними толпа.

— Э, сынок! Толпа! Чему я тебя учил? Если давать человеку каждый день немного денег, он будет с восторгом шуметь и требовать от власти то, что его попросят требовать… Всем ясно, что это за толпа. За этой толпой — деньги ислама. Понятно, что толпа сильно действует на нервы…

— Мне не действует, — хмыкнул Ориф. — Пару танков бы…

— Тебе не действует, а мне очень даже действует, — сказал Карим. — Я бы их, сволочей… Но танками тут не поможешь. Только хуже будет. И все-таки Асророва сейчас отдавать нельзя! Сегодня нужно дать ему возможность выстоять. Он должен продержаться. Три месяца! полгода! Через полгода всем дуракам станет ясно, что, как ни кричи, хлеба не прибавляется — и оппозиция потеряет запал. Тогда мы сами его свалим. Нужно создать противовес толпе, что сидит на площади…

Он замолчал, глядя на Орифа с таким выражением, словно ждал, чтобы тот проявил свою заинтересованность.

— Какой противовес? — спросил тот.

— Да самый простой: другую толпу! Такой же беспрестанный митинг: только на соседней улице и с другими лозунгами.

Ориф побарабанил пальцами по столу.

— Нет, хуррамабадцы не пойдут, — вздохнул он. — То есть нормальные не пойдут. А все ненормальные давно уже на площади Мучеников.

— При чем тут хуррамабадцы? — удивился Карим. — Им веры нет, ими нельзя надежно управлять… Нет, там должны сидеть наши люди — люди из Куляба! Три-четыре тысячи молодых горских парней, непривычных к этой, как ты говоришь, дипломатии… — Он усмехнулся. — Должно подействовать, а?

— Четыре тысячи… — Ориф покачал головой. — Ну, допустим, привезем мы их туда…

— Стоп, стоп! — Карим поднял ладони. — Не хочу слушать, потому что знаю все твои вопросы. Ответ один: глаза боятся, а руки делают. Машины уже есть. Сегодня вечером уходят первые автобусы. Завтра пойдет колонна грузовиков — собрали по колхозам… — Карим огорченно покачал головой. — Вот какой ерундой приходится заниматься. Здесь мы разобьем их на десятки, назначим старших. Все объясним в подробностях. Все они будут твердо знать, зачем приехали, чего хотят, кто их друг, а кто — враг. Что будет, если ваххабиты свалят правительство. Как изменится жизнь. Твое дело — встречать их в Хуррамабаде. В первый момент не должно возникнуть проблем с властями. Если одни имеют право месяцами сидеть на площади Мучеников, то пусть никто не препятствует праву других сидеть на площади Свободы. Как думаешь, сынок?

— Не проблема, — отмахнулся Ориф. — Кому охота вязаться, когда непонятно, что будет завтра.

— Во-вторых, то, о чем я говорил тысячу тысяч раз. У людей должны быть деньги — пусть немного, но каждый день. Продукты. Возможность приготовить горячую пищу. Укрыться от дождя и жары… В общем, не мне тебе объяснять. Ты человек военный, лучше меня знаешь. Финансирование открыто.

— Ну, дела, — протянул Ориф. — Просто войсковая операция…

За ужином толковали о всякой всячине. Потом еще долго пили чай. Ориф рассказывал байки из жизни столицы, Карим смеялся, слушая, сам говорил не много. Просидели дотемна. Пожалуй, это был их последний хороший разговор. Моросил дождь, но Карим долго стоял у ворот, провожая взглядом меркнущие огоньки.

Он и сейчас помнил сладостное ощущение, с которым входил после этого в дом. Никогда прежде оно не было таким глубоким и радостным. Нет, конечно же, он и раньше осмеливался думать, что все-таки вырастил себе сына — пусть не плоть от плоти, но мысль от мысли, стремление от стремления. Но в тот вечер, рассеянно следя за тем, как охранник запирает калитку, он физически чувствовал что-то необыкновенное: как будто второе сердце билось в груди, — как будто вторая душа грела его, тесно прижавшись к первой.

Ах, если бы той ненастной ночью, когда Ориф гнал машину по извилистой дороге в Хуррамабад, у него отказали тормоза или просто колеса на крутом повороте скользнули по мокрому асфальту, — и долго кувыркалось бы изуродованное железо, снова и снова сшибаясь в полете с неподатливыми скалами, пока не грянулось бы на каменистое ложе дикой коричневой реки, — о, как оплакал бы тогда Карим своего единственного сына! О, каким огнем он жег бы себе душу, каким горем опалял бы все вокруг себя!.. Ничего, ничего уже не нужно было бы ему после этого несчастья — ни денег, ни власти, ни даже постылой свободы. Может быть, он поступил бы так же, как его двоюродный дед Ишанкул, чудом оставшийся в живых, когда дом и всю семью накрыл ночью оползень: построил бы тесную каменную келью — худжру — и коротал бы там остатки дней, нескончаемым горестным воем отвечая на подаяния…

Но нет: Ориф доехал благополучно.

С того вечера время изменило своим обычаям: торопливо побежало, лихорадочно затикало, чуть ли не поминутно заставляя принимать все новые и новые решения, каждое из которых в случае ошибки грозило неисчислимыми бедами.

Люди сидели на площадях… деньги текли… конца-краю не было видно… он выглядел спокойным… однако суетливая побежка цифр кого угодно может вывести из себя.

Может быть, Карим поторопился настоять на том, чтобы из Президентского дворца начали раздавать оружие сторонникам Асророва. Да, может быть, это было ошибкой. Эти двадцать или тридцать ящиков калашей сорвали последние клапана: через пару месяцев громыхало в полную силу — потому что оппозиция тоже взялась за автоматы в открытую. У них-то, у них-то откуда было столько стволов?.. Осенью, после нескольких недель боев вокруг дворца, Ориф бежал из Хуррамабада: сопровождал Асророва, направлявшегося в Ходжент, чтобы организовать там правительство в изгнании. Старый баран Асроров… кто бы это ему позволил? Естественно, чавонони Хуррамобод прижала их в аэропорту. После недолгой перестрелки президент подписал отречение. А Ориф едва унес ноги и объявился в Кулябе тремя днями позже.

Здесь работа уже шла вовсю. Не прошло и недели, как был образован Народный фронт: Куляб выступил в поддержку режима с оружием в руках — против куда лучше к тому времени вооруженной оппозиции. Дом Карима Бухоро превратился в штаб армии. Бабки сыпались шуршащим зеленым снегом — он отчетливо понимал, что настал самый острый час его жизни: победа сулит исполнение желаний и возмещение всех убытков, поражение же грозит катастрофой такого масштаба, при которой деньги уже не будут иметь значения… Что делать? Такие пересеклись интересы, такие схлестнулись крутые игроки, такими кушами пахла игра, — короче, не до экономии. Отбить бы свой кусок! не затерли бы! не сдвинули бы на край стола небрежным движением!.. Зубами впивался в любую возможность отжать еще.