— Какой Воронеж, мать его так! — усмехался прапорщик, поглаживая усы. — У нас и тут пока делов хватает… Как говорится, есть у нас еще в жизни дела. Давай, принимай, мать твою так. Тебе, что ли? Или кому?

— Мне, — сказал Ямнинов.

— Тебе так тебе, — согласился Петрович. — Только, парень, ты это… меня не видел и не слышал. Понял? Ну, и я тебя, мать твою так, соответственно.

Ямнинов сунулся в фургон осматривать приобретение. Его вдруг затрясло. Металл жирно светился.

— А как сложить? — спросил он у Петровича. — Сложить как?

— Э-э-э, парень… — протянул прапорщик, насмешливо его рассматривая. — Ну, что ж, давай. Курс молодого бойца. Значит, смотри…

Потом Ямнинов отдал деньги.

— Куда поедем? — невозмутимо спросил Юнус. — Надо быстрее, а то комендантский час.

— Дачи у Водоканала знаешь?

— А-а-а… знаю. Ладно, погнали, — и пнул рычаг кик-стартера.

Ямнинов пожал всем руки, хотел, казалось, на прощанье сказать что-то дяде Мише, да как-то запнулся, махнул рукой и торопливо полез в тесную коробку фургона.

Он стоял в лоджии, положив руки на металлические перильца. Юнусов мотороллер трещал, удаляясь, смешно переваливался на колдобинах в клубах розовой пыли. Краешек солнца еще виднелся над горой, но вот пропал последний пронзительный луч, и тогда пыль стала серо-желтой.

Когда мотороллер скрылся с глаз, Ямнинов принес разводной ключ и стал отвинчивать болты, державшие загородку лоджии.

Еще совсем недавно он размышлял о том, что хорошо бы когда-нибудь эту железяку довести до ума. Руки никак не доходили. Он уже не раз прикидывал: снять… ошкурить… договориться на карбюраторном заводе, где цех электролиза… правда, завод давно стоит, но если остался еще кто-нибудь из ребят… и привинтить потом ту же самую загородку — но хромированную, благородно сверкающую!..

Уже полгода назад можно было смело сказать, что дом достроен. Однако дни шли за днями, и каждый из них был сплошь заполнен мелкой строительной возней. Ведь он-то знал, что еще нужно подправить, что наладить, а что и переделать: потому что прежде сделал начерно, на скорую руку — лишь бы не задерживать пустяковиной другие, более важные дела.

По вечерам он сидел у распахнутого окна, смотрел на реку, на зеленые холмы за ней и прикидывал, чем должен заняться завтра. Дел хватало. Строительство слишком дорого стоило, чтобы он мог оставить недоделки. Он убил семь лет. Ничего, потратит еще несколько месяцев. И потом — что у него в жизни еще осталось? Почти ничего. Только эти стены, в которые он вложил самого себя.

Дом у реки — это была его давняя мечта. Кто знал, что жизнь в Хуррамабаде встанет на дыбы и обрушится? Все уезжали — а он не мог бросить дом. Кончилось тем, что два года назад ему пришлось проводить жену и детей в Россию. Ладно, что ж, он тоже согласился ехать… Договорились так: он задержится и завершит строительство. Можно продать и недостроенный дом — но за бесценок. А нужно — подороже…

Еще совсем недавно он, находя рукам все новую и новую работу, привычно думал, как получить хорошую цену. Слишком много вложено. Слишком много… Все-таки жаль, что они уехали. С одной стороны, неспокойно, да… но с другой — здесь дом на берегу реки! Когда-нибудь жизнь войдет в прежние берега, как входит поток, побуянив, порушив прибрежные постройки. Конечно же, они вернутся. Войдут, разувшись у порога. Гладкий камень остудит им ступни в жару. Осенью их согреет огонь, клокочущий в камине. Зимой — горячая вода, бегущая по трубам. Весной распахнут окна — свежий воздух предгорий и негромкий гул реки вольются в комнаты…

Семь лет… Прежде Ямнинов работал инженером по холодильному оборудованию. Получив участок, он ушел с молокозавода, где, как считало руководство, его ждала отличная карьера, и устроился на Водоканал — вон, отсюда виден оазис, большая роща высоченных голостволых чинар, лишь на самой верхотуре выбросивших пышные ветви… Должно быть, избыток воды заставил их так вытянуться: на огороженной территории Водоканала днем и ночью гудели насосы, гоня воду из скважин в трубопроводы южной части Хуррамабада.

К ставке электрика скоро прибавились две ставки слесарей, а чуть позже и еще одна — инженера по технике безопасности. Все деньги подчистую сжирала стройка. Если на Водоканале срочной работы не было (а машины выходили из строя не чаще, чем раз в неделю), он ломался на своем участке — рыл землю, месил бетон, просеивал песок на кроватной сетке, сколачивал опалубку, клал кирпичи… А когда что-то случалось, обученный им Хамид Чумчук врубал на полную громкоговоритель перед конторой, и под какую-нибудь бодрую песню или значительную речь Ямнинов бегом несся на службу: город ни на минуту не мог остаться без воды.

Зимой его деятельность немного пригасала, да зима в Хуррамабаде короткая — не успеешь отдышаться.

Семь лет… Первым делом он набросал проект. Приятель-архитектор удивленно похвалил смелость и выдумку, но в конце концов не оставил от его замыслов камня на камне. Тут главное было вот что: не существует бетонных плит таких типоразмеров и конфигураций, что насочинял Ямнинов, — придется подстроиться под то, что есть. Выходило, что ни комнат такой длины и ширины, ни галерей на уровне второго этажа, ни фигурных солнцезащитных карнизов, ни много чего другого сделать было нельзя. Однако Ямнинов заупрямился: времени потратил месяцев восемь, сил — немеряно, а все же добился чего хотел — ему отлили плиты нужной формы… И так год за годом, год за годом…

…Открутив последний, шестой болт, он бросил решетку вниз, на кусты георгин, и поморщился, когда она ухнула, безжалостно придавив и поломав стебли. Впрочем, это уже не имело никакого значения.

Лоджия превратилась в нависающий козырек. Он принес несколько кирпичей и положил их на край. Потом неторопливо спустился вниз, вымыл руки. Насвистывая, прошел в большую спальню, раскрыл бельевой шкаф, наугад взял какую-то накрахмаленную тряпку. Оказалось — наволочка. Урок прапорщика Петровича отпечатался в памяти чередой контрастных фотографий: раз-два — снять патронную коробку… теперь затвор до упора… два щелчка фиксаторами… отнять приклад… сошки… еще два движения — отделяется ствол… Он разложил все это хозяйство на одеяле и взялся за тряпку. Когда сталь стала блестящей и сухой, принялся собирать: поначалу с запинками, а во второй и третий раз уже по-свойски. В сущности, этот тяжелый механизм, тупо глядящий единственным черным глазом туда, куда направляли его человеческие руки, был устроен проще швейной машинки. Расстелил одеяло, лег, поерзал, щурясь. Умостился. Поводил стволом. Оставалось лишь потянуть затвор. А палец и так уже лежал на курке…

Машины покажутся издалека — вон там, где дорога бежит вдоль пшеничного поля. Потом спрячутся за тесно посаженными у канала тутовыми деревцами. Снова появятся — уже в крупном масштабе. Проедут мимо ограды Водоканала, замедлят ход, потому что там разбит асфальт, минуют дикие заросли возле старых колодцев, вокруг которых земля заболочена и полна драгоценной влаги.

И когда они повернут к дому, когда неторопливо покатят по прямой, покачиваясь и сверкая, когда за поблескивающими лобовыми стеклами уже можно будет различить лица…

Ямнинов перевел дыхание, ударил стиснутыми кулаками по металлу и торжествующе выругался.

Весь день он старался не вспоминать, не вспоминать, не вспоминать… гнал от себя то, что произошло вчера, потому что сердце стыло и останавливалось… Но теперь он был готов к встрече — и чувствовал себя с ними на равных.

Вчера они прикатили на двух джипах. Лаковый красный — впереди, матовый черный — следом.

— Э, хучаин! — весело закричал водитель красного. Он стоял у калитки, поигрывая ключами от своего «Чероки». — Слышь, хозяин! Есть кто-нибудь?

Угрюмый человек, сидевший за рулем второго джипа, вздохнул, тяжело выбрался из машины и захлопнул дверцу.

— Что ты орешь, — сказал он. — Заходи, да и все. Не заперто же…

— Неудобно без приглашения, Зафар-чон! — дурашливо ответил первый.