А потом потянулась затяжная снежная зима. Джек уехал в Нью-Йорк, чтобы провести Рождество с детьми, и она оказалась предоставлена самой себе. Поначалу было одиноко, но затем она начала получать от этого удовольствие. Она снова взялась за статью, однако такие вроде бы ладные, хорошо пригнанные фразы вели в никуда. А на третий день она получила взволнованное рождественское письмо от сестры. Все мысли Эмили так долго были заняты исключительно Джеком Фландерсом, что сейчас, читая это письмо, она будто заново и не без удовольствия возвращалась к самой себе.
В «Большой усадьбе» всё хорошо, все шлют тебе приветы. В последнее время Тони много работает сверхурочно, так что мы его почти не видим. У мальчиков дела идут отлично…
Свой аккуратный девичий почерк Сара выработала в школе и сохранила на всю жизнь. («У тебя милый почерк, дорогая, — говорила ей Пуки, — но есть в нем какая-то нарочитость. Ничего, с годами он станет более изощренным».) Эмили пробежала глазами второстепенные подробности письма и наконец дошла до главного:
Как тебе, вероятно, известно, Пуки потеряла работу — агентство по продаже недвижимости обанкротилось, — и все мы, естественно, за нее сильно переживали. И вот Джеффри пришло в голову очень благородное решение. У него над гаражом есть помещение, которое он сейчас переделывает в уютную квартирку, где она сможет жить совершенно бесплатно, на полагающуюся ей пенсию. Тони считает, что ее присутствие здесь создаст определенные неудобства, и я с ним в принципе согласна — нет, я ее, конечно, люблю, но ты меня понимаешь, — ну ничего, как-нибудь.
И еще одна грандиозная новость: нам скоро достанется «Большая усадьба». Весной Джеффри с Эдной перебираются в Нью-Йорк — она в последнее время болеет, а он устал ездить туда-сюда и хочет жить поближе к своему офису. Когда это произойдет, мы сразу въедем, а коттедж сдадим в аренду, так как с деньгами очень туго. Представляешь, мне придется управляться с таким огромным домом?
Рукопись о Джордже Фолле пришлось положить на полку; я поняла, что, не видя своими глазами тех краев, я далеко не продвинусь. Ты можешь представить меня в Монтане? Это не значит, что я ничего не пишу; я задумала серию юмористических очерков из семейной жизни — в духе Корнелии Отис Скиннер. Я восхищаюсь тем, как она пишет.
Дальше следовало продолжение — Сара всегда заканчивала письма на высокой ноте, даже если ей приходилось делать для этого усилие, — но грустная суть послания из Сент-Чарльза сомнений не вызывала.
Из Нью-Йорка Джек вернулся с самыми благородными устремлениями. Отныне никаких баклуш и ночных возлияний. А главное, повышенного внимания к работам студентов в ущерб его собственной.
Дело дошло до того, что он чуть ли не каждый день корпит над их рукописями! Куда это годится?
— Вот что, Эмили, я тебе скажу. Во время этой поездки я многое обдумал. Отъезд пошел мне на пользу, я посмотрел на вещи в перспективе. Так вот, книга практически сложилась в моей голове. Единственное, что может мне помешать закончить ее к лету, так это моя лень. При правильном отношении к делу и наличии удачи — куда же без нее? — все будет.
— Отлично, Джек.
Зима тянулась бесконечно. Котел парового отопления дважды выходил из строя, и они жались друг у другу, сидя перед камином в свитерах и теплых куртках, да еще завернувшись в одеяла. Три раза ломалась машина. Но даже когда все было в исправности, суровых неудобств хватало. Перед каждой поездкой в город приходилось влезать в шерстяные носки и тяжелые сапоги и кутаться в теплый шарф до подбородка, дрожать в машине, пока прогреется салон, и дышать бензиновыми парами, а потом ехать четыре мили по опасным припорошенным наледям, под нависшим сводом, таким же белым, как падающий снег.
В один прекрасный день, наскоро разделавшись с супермаркетом, — она научилась быстрыми заученными движениями набирать в тележку все, что надо, и уходить, прежде чем этот процесс нагонит на нее тоску, — Эмили долго сидела в прачечной самообслуживания среди сияющих стен и облачков пара. Сначала она наблюдала в круглое окошко за круговоротом пенящейся воды и разных тряпочек, а затем стала посматривать на других клиентов, пытаясь угадать, кто из них студенты, а кто преподаватели, кто городской, а кто живет за городом. Потом она купила шоколадный батончик, оказавшийся на удивление вкусным; можно было подумать, она весь день мечтала о том, чтобы сидеть в людной прачечной самообслуживания и поедать шоколадный батончик. В ожидании, когда закончится цикл отжима, она начала испытывать смутную тревогу, и только позже, разбирая вещи на раскладном столике, покрытом хлопковым пухом, до нее дошло: она не хотела ехать. И дело было не в обледеневшей дороге, которой она так боялась, а в нежелании возвращаться домой, к Джеку.
— Этот чертов Крюгер, — начал он, вваливаясь в дом темным февральским вечером. — Так бы и двинул ему по яйцам, если они у него, конечно, есть.
— Ты говоришь о Билле Крюгере?
— Да, да, о Билле. Об этом жеманном сучонке с ямочкой на подбородке, с милейшей женушкой и тремя жеманными дочурками. — Он умолк, чтобы налить себе полный стакан и тут же выпить половину. А затем, уперев большой палец в висок, а ладонь приложив козырьком к бровям, словно боясь, что она может увидеть его глаза, он сказал: — Детка, пойми. Я для них «традиционалист». Я люблю Китса, Йейтса, Хопкинса — ну, ты сама знаешь. А Крюгера они называют «экспериментатором», потому что он выкинул все каноны к чертовой матери. Его излюбленный эпитет «смело». Кто-то обкурился и нацарапал на бумаге первое, что пришло ему в голову, а Крюгер ему: «Мм… это смело». Все его студенты как на подбор самые наглые и безответственные. Их послушать, настоящий поэт — это тот, кто одевается как клоун и пишет наискосок. Крюгер уже выпустил три книжки, и четвертая на подходе; какой журнал ни раскрой, всюду этот мудак. Даже открывать не надо, и так известно, что он там будет — Уильям Дребаный Крюгер. А главный прикол, детка, самая убойная фраза в этом анекдоте знаешь какая? Этот сукин кот на девять лет моложе меня.
— Но… что все-таки случилось?
— Сегодня был так называемый День святого Валентина. В университетской среде это означает, что раздаются «листы предпочтений», студенты пишут, у кого они хотели бы заниматься в следующем семестре, а потом преподаватели в своем кругу разбирают итоги голосования. Полагается делать вид, что это никого не волнует, поэтому все ведут себя очень непринужденно, но видела бы ты эти красные лица и дрожащие руки. Короче, четыре моих студента ушли к Крюгеру. Четыре. Включая Харви Клайна.
— Ясно.
Она не знала, кто такой Харви Клайн, — во время университетских вечеринок она многое пропускала мимо ушей, — но, вне всяких сомнений, это был тот случай, когда от нее ждали утешения.
— Джек, послушай. Я понимаю, что ты расстроен, но, по-моему, напрасно. Если бы я была студенткой вашей мастерской, я бы постаралась попасть в классы к самым разным преподавателям. Разве это не логично?
— Не очень.
— И потом… ты приехал сюда не для того, чтобы изо всех сил ненавидеть Крюгера, и даже не для того, чтобы учить Харви Клайна. Ты приехал сюда, чтобы самому что-то сделать.
Он оторвал ладонь ото лба и, сжав пальцы в кулак, вдруг обрушил его на столик, так что Эмили подпрыгнула от неожиданности.
— Ты абсолютно права. Единственное, что должно занимать мои мысли день за днем, — это моя чертова книга. И сейчас, если выдалось свободных полчаса до ужина, мне следовало бы сидеть за рабочим столом, а не изливать на тебя всю эту желчную банальщину. Ты права, детка. Спасибо тебе, что ты открыла мне глаза.
Остаток вечера он провел в мрачном непроницаемом молчании. В ту ночь или в одну из последующих она проснулась часа в три, почувствовав, что его нет рядом. Она услышала, как он расхаживает по кухне и бросает в стакан кубики льда. В спальне было накурено так, словно он дымил не один час.
