Она уже не носила лохмотьев, и ее лицо не было измазано грязью, как в Воксхолле, но все такими же были огромные темные глаза. Тот же упрямый подбородок с ямочкой, к которой словно прикоснулся палец Бога. Маленький прямой нос и невероятно полные губы, слишком большие на ее личике, по форме напоминающем сердце. Он не мог назвать ее красивой в обычном смысле – для этого черты лица были как бы несочетаемыми, слишком асимметричными. Все же ее внешность притягивала, завораживала. Но что тогда сбило его с толку больше, чем тот факт, что она хотела залезть ему в карман, так это то, как она на него посмотрела.
Он не ожидал, что встретится лицом к лицу с девчонкой, которую он сперва принял за грязного уличного мальчишку. Потом он безошибочно угадал эмоции, промелькнувшие на ее лице, когда схватил ее за руку. Сначала это был шок. В ту минуту, когда она хотела лишить его золотых часов, он поймал ее только потому, что у него выработалась молниеносная реакция на все, что происходило в подобных районах. Она была талантлива и не привыкла к тому, что ее могут поймать.
Шок сменился очевидным страхом. Она явно боялась, что он ее ударит. И шок, и страх были понятны. Но потом она заморгала и посмотрела на него своими огромными глазами так пристально, как будто узнала его, и прошептала: «Это вы».
Прежде чем он успел что-либо сказать, она вырвала руку и побежала так, словно за ней гнался сам дьявол. Он хотел догнать ее, но она растворилась в толпе. Он искал ее до самого рассвета, отваживаясь заглядывать даже в грязные притоны. Он не понимал, зачем ее ищет. Возможно, для того, чтобы поговорить.
Что означали эти загадочные слова? Он знал, что никогда прежде ее не видел, – он гордился своей зрительной памятью на лица, а ее внешность была не из тех, которую забывают. Что-то в ней манило его, тянуло так, как никогда в жизни, и он не понимал почему. Держа ее за руку в те немногие секунды, он почувствовал ее отчаяние и безысходность, а потом еще и страх. Они вместе с ощущением голода и бедности шли от нее волнами. Его сердце наполнилось жалостью. Это она хотела ограбить его, но непонятно почему, ему хотелось уверить ее, что он не причинит ей зла, а поможет ей. Проклятие! Как только он увидел ее глубокое отчаяние и страх, он пожалел, что не дал ей украсть эти чертовы часы.
Он сжал пальцами ножку хрустальной рюмки и, оторвав взгляд от огня в камине, с недоумением посмотрел на янтарную жидкость.
Сколько раз за эти четыре года он вспоминал о ней, не пересчитать. Его преследовали ее глаза, а совесть мучила его за то, что он лишил ее малозначащей для него безделушки, тогда как для нее она, возможно, была единственным средством, чтобы не умереть с голоду. Ему были прекрасно известны судьбы женщин, оказавшихся в таком положении, как она, и зарабатывавших на жизнь воровством, и., его сердце сжималось всякий раз, когда он думал о ней.
Особенно часто он вспоминал о ней бессонными ночами. Жива ли она? Или ее поймали и повесили? А может быть, убили в трущобах Лондона, где живут грабители и карманники? Или заставили заниматься проституцией? Эти мысли не давали ему покоя. Но еще больше его мучил тот неоспоримый факт, что она знает его. А он не сделал ничего, чтобы помочь ей. После той ночи он три раза объехал весь Лондон и каждый раз подолгу прохаживался по Воксхоллу и другим злачным местам Лондона, то разыгрывая легкую добычу для воров, то где-нибудь прячась и скрытно наблюдая за толпой в надежде увидеть ее или снова стать ее жертвой. Но все его усилия были напрасными.
Даже в этот приезд в Лондон он провел два вечера не в клубе, не в опере и не на званых вечерах в поисках невесты. Он опять отправился на ее поиски в трущобы, в плохо освещенные аллеи Воксхолла и Ковент-Гардена. Ему снова не повезло. Оба вечера он возвращался домой уставшим, угнетенным и расстроенным тем, что видел, – ужасающей нищетой, страданиями и насилием. Во второй вечер он чудом избежал столкновения с огромным мужчиной, который дал ему понять, что не остановится даже перед тем, чтобы перерезать ему горло, если Колин не отдаст ему деньги. К счастью, Колину удалось отнять у него нож и тем самым обуздать кровожадные намерения грабителя. К тому времени как он вернулся домой, он понял, что его поиски бесполезны, и решил их прекратить.
Он, конечно же, не ожидал увидеть ее на званом вечере в гостиной леди Мэллоран.
Он не сомневался, что она его узнает, и это доставило ему удовлетворение, потому что он-то точно ее не забыл. Однако она, видимо, преуспела в умении скрывать свои чувства – в умении, которое он легко распознал, поскольку сам уже давно им овладел. Он отметил, как блеснули ее глаза, когда она его увидела. При свете многих сотен свечей эти глаза были по-прежнему цвета шоколада. Узнавание, промелькнувшее в ее взгляде, было таким мимолетным и почти неразличимым. Но годы, проведенные на службе у ее величества, сделали его наблюдательным, особенно в части понимания людей. Надо отдать ей должное, она выглядела хорошо, но так же, как тогда в Воксхолле, она растворилась в толпе. Он искал ее, а она, как четыре года назад, опять ускользнула. Он вышел из дома в сад с твердым намерением не потерять ее на этот раз. Он знал, что ей рано или поздно придется выйти из дома. Что она и сделала – через, окно.
Он видел, как она висела, ухватившись за оконный карниз. В страхе он затаил дыхание Она собиралась что-то сделать, притом что-то нехорошее. Не успел он об этом подумать, как она спрыгнула на землю. Он сделал вид, что этого не видел, и придумал, что она якобы споткнулась.
Так началась их игра.
Колин сделал большой глоток бренди. Он был восхищен тем, как быстро она пришла в себя и включилась в игру. Она явно поверила, что он ее не узнал, и почувствовала себя в безопасности. Он решил не выдавать себя, по крайней мере, до того, как узнает, что она собирается делать.
Он смотрел на огонь в камине, сожалея о том, что золотисто-красные языки пламени не могут помочь ему найти ответ. Ее появление на званом вечере и заинтриговало его, и испугало. Хотя он находился в Лондоне всего четыре дня, он уже был наслышан о невероятной популярности мадам Ларчмонт. О том, каким спросом в высшем свете – как на раутах, так и в домах – пользовалось ее умение читать по картам. Но знали ли аристократы, в дома которых она была приглашена, что четыре года назад мадам Ларчмонт обчищала карманы прохожих в темных аллеях Воксхолла?
– Вряд ли знали, – пробурчал он.
Вопрос, таким образом, был в том, перевернула ли она новую страницу своей жизни, или ее гадание стало обманом, которым она прикрывалась, чтобы выуживать деньги у богачей? Он ни на минуту не поверил в то, что она на самом деле может предсказывать судьбу. Он вообще не верил тем, кто предсказывает будущее с помощью колоды карт или без них.
Однако гадание было развлечением, а те, кто развлекал, получали за свои услуги деньги, и он, разумеется, не осуждал ни ее, ни кого-либо другого за то, что они используют возможность таким способом зарабатывать на жизнь честным путем. Впрочем, как подсказывал ему опыт, люди, занимающиеся честным трудом, обычно не сбегают из дома через окно, хотя, когда он был на службе ее величества, ему не раз приходилось исчезать тем же способом. Во всяком случае, он твердо решил узнать, является ли гадание по картам единственным развлечением, которое мадам Ларчмонт предлагает высшему свету. Ведь ему было хорошо известно, что у нее есть свои секреты. Например, она скрыла от него, где живет на самом деле.
Он подозревал, что она назвала ему не тот адрес, и его подозрения подтвердились. В ту минуту, когда она завернула за угол кирпичного здания, где она якобы жила, он вышел из кареты и пошел за ней. Было ясно, что она хорошо знает дорогу, впрочем, так же, как и он. Она шла очень быстро, и он еле поспевал за ней, потому что у него разболелась нога. Все же он не упустил ее и увидел, как она вошла в дом в квартале, населенном в основном торговцами. Район, конечно, не был фешенебельным – далеко не таким, где она якобы жила, но вполне респектабельным. Однако если она соврала насчет того, где живет, она вполне может соврать и в других случаях.
