Джирики, неподвижный, как статуя, согнулся над телом Аннаи. Спеша к нему, Саймон обернулся. Игъярик выскользнул из разрушенной ледяной крепости и теперь, извиваясь, цепляясь за лед короткими лапами, полз через маленькую долину, быстро сокращая расстояние между собой и бегущей добычей.

Саймон хотел позвать Джирики, но горло у него перехватило, так что получился только придушенный хрип. Ситхи обернулся, его янтарные глаза сияли гневом и болью. Он встал на ноги возле тела своего товарища и поднял длинный клинок из покрытого рунами волшебного дерева.

- Иди, Древняя Тварь, - вскричал Джирики. - Иди ко мне и испробуй Ивдрейу, ты, незаконное дитя Идохеби!

Саймон, пробиравшийся к принцу, слегса поморщился. Не было нужды кричать - дракон шел и так.

- Подойди сзади… - начал Джирики, когда Саймон подошел к нему, потом внезапно бросился вперед: снег под ним провалился. Джирики скользил назад, к краю долины и пустоте пропасти. В отчаянии он пытался схватиться за снег и остановился, когда ноги его уже болтались над пустотой. Аннаи лежал окровавленной грудой на расстоянии локтя от него.

- Джирики! - Саймон остановился. За его спиной раздался звук, подобный грому. Он резко повернулся и увидел надвигающегося на него Игьярика; голова чудовища раскачивалась в такт движениям его лап. Нырнув вбок, в сторону от Джирики и Аннаи, Саймон откатился на несколько локтей и вскочил на ноги. Голубые глаза-блюдца неотступно следили за ним, чудовище повернуло к юноше.

Саймон вдруг понял, что все еще несет Торн. Он поднял меч, - клинок теперь был легким, как ветка ивы, и пел в руках Саймона, словно натянутый канат на ветру. Саймон бросил взгляд через плечо; еще несколько локтей твердой поверхности - и все, дальше пустота. По ту сторону расщелины парила в облачном венце одна из отдаленных вершин - белая, тихая, спокойная.

Узирис, спаси меня, думал он. Почему дракон не издает ни звука? Несмотря на весь ужас происходящего, мысли его текли медленно и спокойно. Коснувшись рукой шарфа Мириамели у горла, он снова сжал обернутую серебром рукоять. Голова Игьярика раскачивалась прямо перед ним: пасть - черная яма, глаза - голубые огни. Мир, казалось, был создан из тишины.

Что же он крикнет перед концом?

Даже когда на него повеяло ледяным мускусным запахом дракона - запахом кислой холодной земли и мокрых камней, Саймон вспомнил слова, сказанные Джирики о смертных.

- Я здесь! - закричал он и вонзил Торн в пустой глаз червя. - Я… Саймон!

Клинок встретил сопротивление. Брызги черной крови полетели на него, обжигая, как огонь, как лед, опаляя лицо. Потом огромное бело нечто с грохотом обрушилось на него и унесло вниз, во тьму.

Оранжевая грудка малиновки, сидевшее на одной из нижних ветвей вяза, блестела, как тускнеющий янтарь. Птица медленно поворачивала головку из стороны в сторону, разглядывая заросший травой сад, и сердито чирикала, как будто была недовольна тем, что застала все в таком беспорядке.

Джошуа смотрел, как она улетала через стену сада, круто взмыв вверх над зубцами. Через секунду она превратилась в крошечное темное пятнышко на сером рассветном небе.

- Первая малиновка за долгое, долгое время. Может быть, это добрый знак в темном для нас ювене?

Принц удивленно обернулся и увидел Ярнауга, стоящего на дорожке, устремив взгляд туда, где исчезла птичка. Старик, стоя босыми ногами на холодной земле, по-видимому, не обращал внимания на холод, на нем были только штаны и тонкая рубашка.

- Доброе утро, Ярнауга, - сказал Джошуа, стягивая ворот плаща, словно ему холодно было даже смотреть на нечувствительного риммера. - Что привело тебя в сад в столь раннюю пору?

- Старому телу не нужно много сна, принц Джошуа, - улыбнулся северянин. - Я, в свою очередь, мог бы спросить вас о том же, но полагаю, что знаю ответ.

Джошуа угрюмо кивнул:

- Я не спал как следует с тех пор, как впервые вошел в подземелье моего брата. Теперь постель моя несколько удобнее, чем в тюрьме, но заботы заняли место цепей и не дают мне отдохнуть.

- Тюрьмы бывают разными, - кивнул Ярнауга.

Некоторое время они молча брели по запутанным дорожкам. Некогда сад этот был гордостью леди Воршевы, он был разбит по ее воле и под ее руководством - и придворные принца шептались, что для девушки, рожденной в фургоне, она, безусловно, неплохо борется за изящество и утонченность, - но теперь сад пришел в упадок, благодаря ненастной погоде, равно как и изобилию более печальных обстоятельств.

- Что-то не так, Ярнауга; - сказал наконец Джошуа, - я это чувствую. Я ощущаю это, как рыбак ощущает погоду. Что делает мой брат?

- Мне кажется, он делает все, что только возможно, чтобы сокрушить нас, - ответил старик, широко улыбнувшись. - В этом есть что-то не правильное?

- Нет, - серьезно ответил принц. - Нет, в этом-то и дело. Мы отбивались от него месяц и несли тяжелые потери - барон Ордмайер, сир Гримстед, Вулдорсен из Кальдса… не говоря уже о сотнях смелых крестьян, - но прошло почти две недели с тех пор, как он предпринял последний серьезный штурм. Теперь атаки стали… поверхностными. Он только изображает осаду. Почему? - Принц присел на низкую скамейку, и Ярнауга опустился рядом с ним. - Почему? - повторил Джошуа.

- Не всегда только военная сила решает успех осады. Может быть, он собирается уморить нас голодом.

- Но тогда вообще зачем атаковать? Мы нанесли им огромный урон. Почему бы им не подождать, пока мы все перемрем с голода? Такое ощущение, что он просто хочет, чтобы мы оставались внутри, а он снаружи. Что делает Элиас?

Старик пожал плечами.

- Я уже говорил вам - многое вижу я, но видеть глубины людских сердец - не в моей власти. Пока что мы выстояли. Будем же благодарны за это.

- Я и благодарен. Но я знаю своего брата. Он не из тех, кто может спокойно сидеть и ждать. У него есть какой-то план… - Джошуа замолчал, глядя на клумбу переросшего львиного зева. Цветы так и не раскрылись, и сорняки нагло стояли среди переплетенных стеблей, словно падальщики, смешавшиеся с умирающими коровами.

- Он мог бы стать великолепным королем, ты знаешь, - сказал внезапно Джошуа, словно отвечая на какой-то невысказанный вопрос. - Было время, когда он был сильным, но не безжалостным. Он бывал и жестоким, когда мы были моложе, но то была неосознанная жестокость, с которой старшие мальчики обращаются с младшими. Он даже учил меня - фехтованию, борьбе. Я же никогда и ничему его не научил. Его не интересовало то, что знаю я.

Принц грустно улыбнулся, и на какое-то мгновение его суровые черты приняли обиженное, детское выражение.

- Мы могли бы даже быть друзьями. - Принц поднес к губам сжатые длинные пальцы и подышал на них. - Если бы только Илисса осталась жива.

- Мать Мириамели? - тихо спросил Ярнауга.

- Она была очень красива - южанка, как ты знаешь: черные волосы, белые зубы. Застенчивая, тихая, а когаа она улыбалась, казалось, что в комнате зажгли лампу. Она любила моего брата - как могла. Но он пугал ее: слишком громкий, слишком порывистый, необузданный. А она была очень маленькая… тоненькая, как ива… вздрагивала, если кто-нибудь касался ее плеча.

Принц замолчал, погрузившись в воспоминания. Водянистое солнце на горизонте пробилось сквозь пелену облаков и принесло краски в серо-коричневый сад.

- Вы говорите так, как будто много думаете о ней, - мягко сказал старик.

- О, я любил ее, - просто сказал Джошуа. Он по-прежнему не сводил глаз с заросшего сорняками львиного зева. - Я сгорал от любви к ней. Я молил Бога избавить меня от этой любви, но знал, что если такое случится, от меня останется пустая скорлупка и ничего живого не будет во мне. Мои молитвы не помогли мне. И я думаю, что они тоже любила меня! Я был ее единственным другом, она часто говорила. Никто не знал ее так, как я.

- Элиас подозревал?

- Конечно. Он подозревал каждого, кто стоял рядом с ней на придворных маскарадах, а я ни на шаг не отходил от нее. Но, конечно, никогда не переступая определенных границ, - добавил он поспешно, потом остановился. - Почему я должен чувствовать себя виноватым даже теперь? Да простит меня Узирис, я хотел бы, чтобы мы и в самом, деле предали его! - Джошуа стиснул зубы. - Я хотел бы, чтобы она была моей умершей любовницей, а не просто умершей женой моего брата. - Он обвиняюще посмотрел на покрытый шрамами обрубок, торчащий из его правого рукава. - Ее смерть тяжелым камнем лежит у меня на совести - это была моя вина! Боже мой, наша семья населена призраками!