Выше я рассказал о том, что войну мне довелось завершить под Веной в непривычной для меня после окончания курсов обстановке — офицером оперативного отдела штаба 46-й армии. В полевом управлении армии оказалось гораздо больше женского пола, чем во всей дивизии. Видимо, уже за рубежом всех их перевели из разряда военнообязанных в штат вольнонаемных, благо одеваться им уже было во что. Наряды они меняли по два раза за день, макияж наводили самый яркий и безвкусный. Комплименты капитанам и майорам отпускали самые недвусмысленные, так как их бывшие покровители в более высоких чинах вдруг вспомнили, что у них есть где-то свои семьи. Теперь у всех покинутых оставался единственный аргумент: заманить в мужья трофеями. Они таинственно перечисляли, сколько увозят домой костюмов, платьев, пальто, ковров, аккордеонов, радиоприемников, часов, шуб и посуды. Но в то время и это мало прельщало молодых капитанов.
Интересно вспомнить и о том, как жила в войну Москва. Здесь тоже ощущался большой дефицит мужчин. Москвички, как я уже писал, заранее закупали билеты в театры и ожидали с ними недалеко от входа, предлагая один «лишний» билетик именно военным — предпочтительнее всего майору или капитану. Знакомились уже в зрительном зале, а еще ближе на квартирах. Для офицеров-резервистов самыми предпочтительными бывали доноры крови, которые снабжались самым калорийным пайком. За ними шли продавщицы продовольственных магазинов, повара, официантки. Кроме питания, резервисты и обогревались под бочком у своих случайных возлюбленных, так как в наших общежитиях температура в морозные дни не превышала двух-трех градусов выше нуля. Питание резервистов в тылу было примерно таким же, как и в Бухенвальде для военнопленных.
Во фронтовой полосе, когда служивому удавалось свести знакомство с молодушкой, те тоже ожидали уверений в «любви до гроба» или хотя бы уверений, что еще неженатый. Так, одна из украинок долго выпытывала этот секрету майора, который уверял ее, что он еще холостяк, и она решила поверить. Когда провела с ним бурную ночь, то сразу усомнилась, выразив это такими словами: «Ох, дядько-дядько, як вы гарно цэ дило робытэ, мабудь вы всэж-таки женати».
Напрасно держали в тайне
Ю. И. МУХИН. Этот рассказ Александра Захаровича был опубликован в газете «Дуэль» и реакция на него была неоднозначной. Фронтовик, разведчик 11-й гвардейской стрелковой дивизии, ныне писатель Н.К. Дружинин написал злое письмо, в котором, приведя примеры из своего фронтового быта, назвал Лебединцева «чавкающим быдлом», которое из-за нездорового интереса к сексу компрометирует как наше офицерство, так и женщин. Целомудренность, которой Николай Константинович Дружинин придерживался и на фронте, и в мирной жизни, вызывает уважение, но в своей оценке этой части воспоминаний Александра Захаровича он все же не прав. Одно дело иметь свою позицию, но навязывать ее другим? Кроме того, какую бы ты лично позицию ни занимал, но если ты начальник, то обязан знать все, что может помешать работе твоего коллектива либо вызвать раздоры в нем. Тогда я ответил Николаю Константиновичу примерно следующим образом.
У Лебединцева, Николай Константинович, не было таких прекрасных командиров, как у вас. Вас неделями готовили к поиску, а его, выпускника пехотного училища, еще ни разу не бывшего на фронте, в ночь прибытия послали за «языком», даже не сориентировав на местности. И мне, к примеру, очень важно, что Лебединцев, в отличие от писателей, не малюет с офицеров лубочных картинок, а описывает их такими, какими они были на самом деле. Со всеми их качествами. Вы, писатели, обманывали советский народ, а Лебединцев предупреждает. А предупрежден — значит вооружен.
Вы убеждены, что наши офицеры честны и доблестны, что жизнь положат за Родину, а о том, что у многих офицеров в голове только бабы и бабки, шептали между собой так, чтобы народ не слышал. В результате через 40 лет в армии первых выдавили вторые и на Всеармейском совещании в январе 1992 года несколько честных майоров не смогли призвать к исполнению присяги толпу трусливых и подлых погононосителей.
Вы, писатели, требовали от «чавкающего» быдла высокой нравственности, а какие жизненные вопросы этого быдла вы решили своими требованиями? Вот вы абсолютно справедливо пишете, что война велась за будущее наших детей. Каких? На фронте гибли в основном молодые мужчины, и миллионы молодых женщин остались не только без пары, но и без детей. Вас, писателей, это когда-нибудь трогало? Так, повторю, за каких детей гибли солдаты — за тех, которые не могли родиться из-за отсутствия у женщины пары? Среди моих сверстников уже не было военных сирот, но было много (я помню троих) таких, у которых матери вообще никогда не имели мужей. Помню, после гибели моей матери я вечерами дожидался отца у соседей, в том числе и у одной такой женщины с сыном. Как я понимаю, она была не очень красива, но если бы не война, то ведь наверняка бы вышла замуж. Кстати, она была на фронте санитаркой, и однажды в бою, перевязывая нашего солдата, убила наткнувшегося на них немца. Она с ужасом вспоминала, как это страшно — убить человека, А я не понимал ее, ведь в кино немцев убивали так легко.
Так вот, как я понимаю, для вас эта женщина — развратница, раз у нее сын без мужа, а тот, кто сделал ей ребенка, — негодяй. Между тем я не помню, чтобы у нас в районе кто-нибудь хоть слово плохое сказал этим женщинам или их детям, я и слов «незаконнорожденный» или «байстрюк», которые встречал в книгах, долго не понимал. Люди — не писатели, они как-то чувствовали, что мирная жизнь и война — это разные жизни с разными законами и моралью. То, что недопустимо в мирной жизни, практически не имеет альтернативы во время войны. Но какого советского писателя трогала эта тема? Фи, какой разврат! А наши родители через школьный родительский комитет сбрасывались деньгами в помощь этим «развратницам» и их детям. И ведь никто из них не дал бы и копейки в пользу бездельной суки Анны Карениной, о судьбе которой на уроках литературы по предписаниям моралистов и «инженеров человеческих душ» нам, школьникам, предлагалось грустить. А как же: Анна Каренина и Вронский — это жертвы царского строя, а те, о ком осмелился написать Лебединцев, — это «чавкающее» быдло, развратники!
Простите, Николай Константинович, но вы, писатели, наше нравственное воспитание довели до идиотизма. К нам на завод пришел новый директор, и когда он решил аварийные вопросы, то принялся за заводские туалеты и, в частности, потребовал установить во всех женских туалетах биде. Я, будучи уже начальником цеха с наверное более чем 70 % женщин, не знал толком, что это такое и зачем оно. Мой опыт ограничивался студенческой пьянкой в гостинице «Интурист», где я единственный раз видел эту штуку и принял ее за унитаз для малых нужд и еще удивлялся, как глупо там устроен смыв. Но когда тебя в ряду других начальников еженедельно дерет директор за срыв установленных им сроков установки биде, это не очень приятно, и я тогда своим подчиненным начальницам высказал мысль, что директор добивается дешевой популярности. На что старшая из них отрезала: «Это очень удобно», — и я предпочел со своим мнением заткнуться и побыстрее приказ директора выполнить. Когда ты отвечаешь за подчиненных тебе женщин, то обязан знать обо всем, что им мешает жить, и устранять это. Вам, писателям, эти вопросы «западло», но почему вы Лебединцеву не даете о них сказать? Или у нас в армии женщин уже никогда не будет?
Чего мы добиваемся, когда глухо молчим о естественных делах, которые моралисты считают «неприличными»? Вот, к примеру, известный советский диверсант Второй мировой войны И. Г. Старинов пишет, казалось бы, на абсолютно профессиональную тему: «Теперь задача состояла в том, чтобы предохранить терочные воспламенители и самодельный аммонал от отсыревания на время следования группы в тыл врага. Но выход и тут был найден, хотя наше новое требование повергло провизора рославльской аптеки в замешательство. Впрочем, провизор не подвел и на этот раз». И все. Вы поняли, чем Старинов предохранил аммонал от отсыревания? Почему он прямо не написал, что расфасовал его в презервативы? Да потому, что сразу же бы нашлись писатели, которые бы вспомнили, что мужик перед смертью обязательно чавкнет. И Старинову хотелось выглядеть «культурным».