В боевом донесении не был отражен один факт, имевший место в ту ночь. Неожиданно появился бравый капитан, который представился командиром роты штрафников, которая поступала в распоряжение полка. Я очень обрадовался такому неожиданному подкреплению, но капитан попросил не строить особых иллюзий, так как это была рота из «эсэсовцев». Так особисты и юристы называли самострелов-членовредителей, сокращенно «СО, простреливавших себе обычно руку, чтобы попасть в госпиталь. В минувшие годы их иногда расстреливали по приказам командиров свои же товарищи без суда и следствия перед строем. А с 1943 года это делалось решением Военного трибунала дивизии, который определял им расстрел заменой на штрафную роту, в которой они могли искупить свое преступление получением в бою ранения или боевой награды за отличие. А если погибали, то с них судимость снималась посмертно. Командир роты так и сказал, что завтра половина из них будет расстреляна в бою: или за отказ подняться в атаку или при самовольном отходе — за бегство. Очень неприятно было выслушивать такую откровенную браваду командира роты, которому за один год командования таким подразделением засчитывалось шесть лет выслуги, а нам только три года. Он пытался представиться командиру полка, но тот так и не проснулся, поэтому задачу ему ставил я сам. О ее действиях ни я, ни комбат Кошелев ничего потом так и не узнали.
На рассвете я смог разбудить Бунтина и Ершова. Командир ушел на свой КНП, который выбрал ему начальник разведки капитан Гетманцев примерно в одном километре от штаба прямо на скирде соломы, так как в округе больше не имелось ни одной высотки. По логике вещей мне, не спавшему пару ночей, полагалось бы уснуть. Но я предчувствовал неминуемую беду хотя бы потому, что у противника появились танки и штурмовые орудия, что всегда предвещало вражеское наступление.
Как оказалось позднее, на той же скирде разместился и командир дивизии полковник Короткое с начальником артиллерии, оператором, разведчиком и начальником связи. Наступал туманный рассвет. Земля была покрыта глубоким снегом, мороз не более десяти градусов. Завтракали с наступлением рассвета. Как только стали видны окрестности, сначала доносился только шум танковых двигателей, а затем появились и сами танки. Они медленно выползали из многочисленных здесь населенных пунктов и занимали исходное положение для атаки. Сейчас уже невозможно установить, сколько их было развернуто на этом участке. Помню хорошо, что за цепью танков по снегу пробиралась пехотная цепь автоматчиков, а за ними самоходные орудия поддержки танков. Они с места начали бить по нашим полевым орудиям, не окопавшимся за ночь и стоявшим на прямой наводке. Некоторые гаубицы подвозились даже на крестьянских волах, так как не было бензина для тягачей. На орудие имели по пять снарядов. Как можно было ставить задачу на наступление с таким количеством боеприпасов и отсутствием пехоты в частях?
О чем думало командование фронта и армии, ведь и они ничего не знали о готовящемся наступлении противника. Вот как об этих боях пишет в своих воспоминаниях маршал Советского Союза К. С. Москаленко, командовавший в то время 38-й армией: «Всего 14 января в атаках противника принимали участие до десяти пехотных дивизий и свыше 500 вражеских танков». Далее он отмечает, что в этот день 40-я армия севернее Умани отражала удар двух пехотных дивизий и 75 танков. Почти такие же силы (две пехотные дивизии с 50 танками) атаковали 27-ю армию. Наша дивизия чуть не еженедельно переподчинялась этим двум объединениям. Только из этого открытого источника можно узнать о событиях тех трагических дней. Кстати, этот огромный труд создавался на протяжении четырех лету меня на глазах, так как с «летописцем» маршала полковником Фостом И. Д. я размещался в одном кабинете, когда занимал должность старшего инспектора Главной инспекции МО, которую возглавлял Москаленко. Так что количество танков можно считать от 50 до 75 машин и не менее двух свежих укомплектован-ныхдивизий против наших двух обескровленных. К тому времени в нашей дивизии противотанковый дивизион сдал 45-мм противотанковые пушки на склад, а 57-мм орудия еще не поступили. На полковые 45-мм пушки был текущий комплект снарядов, который они быстро израсходовали.
Много лет спустя после войны бывший майор Петров Василий Иванович, во время боя находившийся при командире дивизии в качестве начальника оперативного отделения штаба дивизии, атеперь ставший Главнокомандующим Сухопутными войсками в звании маршала Советского Союза, рассказал мне такие подробности того злополучного дня.
На скирду они поднялись с наступлением рассвета и увидели картину развертывания вражеских танков и пехоты. Конечно, о наступлении не могло быть и речи. Но у нас нечем было и отражать атаки танков и самоходных орудий. Комдив по телефону попросил командира корпуса генерал-майора Меркулова С. П. о переподчинении корпусного противотанкового резерва нашей дивизии для отражения танкового удара, но тот ответил: «Еще не начался бой, а ты уже резервы просишь», — и не стал больше говорить.
Командир дивизии понял, что Меркулов может позднее отказаться от своих слов, поэтому приказал Петрову немедленно написать официальную просьбу шифровкой и передать не медля по радио. Подписав эти несколько слов, он тут же отрядил с этой шифровкой начальника разведки майора Передника в штаб, чтобы он лично присутствовал при передаче ее по радио, и ждал получения «квитанции» о приеме ее корпусным радистом.
Ю. И. МУХИН. Как происходил разгром дивизии, Александр Захарович описал в шестой главе. Я же хочу сказать несколько слов о том, как кадровое офицерство готовило дивизию к этому разгрому.
Думаю, что Александр Захарович тут не вполне искренен, поскольку хочет вызвать у нас жалость ко всей дивизии, дескать, уж очень она была слаба. Ее силы он даст позже, а пока мои недоуменные вопросы.
Дивизия готовилась к наступлению, для чего должна была провести если не артиллерийскую подготовку, то хотя бы налет. А у гаубиц было по пять снарядов. Это как понять? Боекомплект 122-мм гаубиц — 96 выстрелов, из которых 25 % (24 выстрела) — неприкосновенный запас. Почему даже его не было при гаубицах? Или он был, но, бросив гаубицы немцам, начальству «честно» сообщили, что в дивизии, дескать, не было снарядов?
Теперь по поводу жалоб, что в 38 сд в полках было по 30 человек. Это какое-то упорное мнение кадрового офицерства, что в дивизии должны воевать только стрелковые роты, а остальные должны только трофеи делить. А между тем эти остальные тоже считались солдатами и были вооружены до зубов, в чем вы убедитесь, когда Александр Захарович даст цифры численности и вооружения дивизии.
Как же наша армия могла не терпеть поражения от немцев, у которых все было иначе? В их дивизиях не воевать имел право только пастор. Врачи при случае уничтожали даже наши танки. Расчет 37-мм противотанковой пушки имел в своем составе пулемет и обязан был быть готовым наступать в атакующей цепи (вместе с пушкой, естественно). Дивизионный саперный батальон был ударной атакующей силой, если приходилось взламывать оборону противника, усиленную каменными и бетонными сооружениями. У нас, как вы уже читали, из тыловиков собирали команды под управлением случайных офицеров. А у немцев любой офицер и унтер-офицер обязан был повести в бой свое подразделение. У Гудериана в описании боев по окружению наших войск под Киевом есть строчка, хорошо показывающая, как немцы напрягались в наступлении: «3 сентября я проехал мимо тыловых подразделений и 10-й мотодивизии и участвовавшей в бою хлебопекарной роты к мотоциклетным подразделениям дивизии СС «Рейх», находившимся в районе Авдеевка».
Как видите, командир немецкой хлебопекарной роты вел в бой своих пекарей как командир пехотной роты. А у нас кадровое офицерство могло нажраться водки и сообщить командованию, что у него нет «активных штыков» и поэтому воевать должен кто-то другой.
И уж если мы вновь коснулись водки, то я приведу еще один эпизод из воспоминаний командира батальона связи 2 сд А. В. Невского. (Хочу только заметить, что фамилию начштаба Невский безусловно помнил, но не назвал, думаю, потому, что хотел сберечь чувства его родственников.)
