Провизор замялся возле прилавка. Ему явно не хотелось открывать.

Колокольчик смолк, в дверь тотчас загрохотали.

– Полно, будет отсиживаться! – бросил провизору Агранцев. – Или вы знаете гостей и они для вас нежелательны?

– Нет-нет, – седой человечек заторопился к двери.

Пока он возился с засовом, разговор смолк. Все напряглись – и Дохтуров с Агранцевым, у которых было оружие, и Сопов с барышней, сидевшие безоружными.

– Да-да, здесь, – искательно сказал провизор, пропуская гостя вперед.

Павел Романович услышал, как щелкнул под столом взводимый курок: ротмистр явно не хотел, чтоб его застали врасплох.

– Насилу сыскал, – послышался знакомый голос. – Городишко дрянь, маленький, а поди ж ты…

Человек подошел ближе, и Дохтуров узнал его: казак из атаманского конвоя. Мокрая черкеска обвисла на плечах, газыри влажно блестели.

– Который из вас доктор? – спросил он.

Павел Романович молча поднялся.

– Григорий Михайлович просят прибыть. Срочно, – добавил он. – Пожалуйте, у меня экипаж.

Возникло мгновенное замешательство, и в этот момент ротмистр, перегнувшись через стол, вдруг тихо шепнул:

– А ведь на деле-то, доктор, вы прекраснейшим образом знаете, в чем рецепт панацеи. Верно?

Не успел Дохтуров ответить, как он отодвинулся назад и тонко, понимающе улыбнулся.

В общем, чего-то похожего следовало ожидать. И в самом деле, мало кто поверит, будто чудодейственное лекарство сложилось само собой, при полном неведении доктора.

Однако господин Агранцев к этому обстоятельству, по всему, относился спокойно. Определенно думал: никуда доктор не денется – с этакой тайной быть одному крайне опасно. Потому что легко и вовсе без секрета остаться. А заодно – и без головы. В чем, надо признать, был он совершенно прав.

Пришла пора расставаться.

И как раз накануне отъезда из Цицикара между Павлом Романовичем и господином титулярным советником нешуточная беседа затеялась. Но – точности ради – прежде был разговор с атаманом, который по-прежнему не хотел отпускать Дохтурова от себя. Для того и велел отыскать. Семин предложил Дохтурову остаться в отряде и был заметно огорчен новым отказом. Однако обещание все же исполнил – познакомил со своим авиатором.

Тот был неразговорчив и явно томился необходимостью объясняться с неизвестным штатским. Но Павел Романович был и настойчив, и обходителен: расспросил об особенностях летной работы, поинтересовался, бывал ли пилот в деле и сколько за ним воздушных побед.

Авиатор оживился мало-помалу.

Выяснилось, что есть у него кумир – прославленный пилот Нестеров. И есть мечта – попасть в БАГ к адмиралу Колчаку. Правда, говорил пилот о своем проекте, немного конфузясь. И потому лишь, что Павел Романович сообщил о своем намерении пробираться в Харбин.

– У нас тут что за дела? Одна только разведка. У баговцев совсем другое. Там все серьезней. И бомбирование предполагается, и, само собой, поединки. А тут я на поединок никак пойти не могу – ремонта никакого, если, не дай бог, поранят машину – месяц могу просидеть без дела. А пилот без опыта киснет.

– Я ведь в пятнадцатом году на германском как воевал? – говорил авиатор. – Цеплял к своему «Морану» якорь на тросе, а к якорю – шашку пироксилиновую. Завидел противника – якорь вниз, и с хвоста захожу, высоту набираю. Тут, сударь, ювелирный расчет требовался, чтоб самому не пропасть.

– А теперь? Так же воюют?

– Так же? – переспросил авиатор, явно сожалея о бестолковости статского собеседника. – Вот уж нет. Господин инженер Иордан из Киева предложил оригинальнейшую идею. Представьте: пилот размещается на заднем кресле, а на переднее пулемет ставится и запас патронов. Целых семьсот штук! Пулемет, правда, под углом кверху стоит, чтобы ось ствола вне диска винта смотрела. Но все равно – эффективнейшая вещица! Куда там якорю с пироксилиновой шашкой. Каменный век. Подходишь к противнику снизу, дергаешь за гашетку – чик, и готово!

– И у вас такой же?

– Верно. Да только где мне его использовать? Мотаюсь над лесом, будто комар над голым задом, пардон. Все диспозицию красных изучаю. А чего ее изучать? Нету у них никакой диспозиции. Тем и берут. Вот у боевой авиагруппы иная задача. Там будет настоящее дело, помяните мое слово.

– И что, не просились перевестись? – продолжал приставать Павел Романович, вынужденно приспосабливаясь к собеседнику, потому что главный вопрос был еще впереди.

– Нет. Атаман ни за что не отпустит. Вот если б от адмирала пришло отношение… Да и то – вряд ли. Они с атаманом в контрах. Два медведя в одной берлоге. Хотя, разобраться, единое дело делают. Но я все-таки перейду! – воскликнул он неожиданно и пристукнул кулаком по коленке. – У меня в БАГ, знаете, товарищ имеется. Поручик Миллер. Он меня звал. Вот, даже кольцо подарил – это их, баговцев, знак, – авиатор покрутил на пальце широкое серебряное кольцо явно кустарной работы. – Так что подниму как-нибудь утром машину – и адье!

– Позвольте взглянуть?

Авиатор снял кольцо с указательного пальца левой руки (безымянный и мизинец отсутствовали) и протянул Павлу Романовичу.

Кольцо, натурально, самодельное. Широкое, но тонкое, а наверху эмблемка припаяна: двуглавый орел держит в когтях авиационный винт с лопастями.

– А кто таков этот Миллер?

– Лучший пилот, – убежденно сказал авиатор, забирая кольцо. – Самый лучший из всех, кто когда-либо летал над нашей грешной землей. А может, и из тех, кто будет летать.

– Чем же он так хорош?

– Вы не поймете.

– Я постараюсь.

– Миллер талантлив, бесстрашен и очень удачлив. У него лишь на германском сорок пять побед. Да еще здесь. Легенда! Под ним погибло двадцать машин. На нем живого места нету, вся нижняя челюсть на стальных скрепах. Однажды он дрался один с двенадцатью «Альбатросами».

– И победил?

– Да, – сказал авиатор. – Но послушайте, атаман просил вас над тайгой покатать. Не передумали?

– А куда ж вы меня посадите? Сами говорите – переднее сиденье вашего «Сопвича» под пулемет занято.

– Так я патронный ящик на время сниму, вот и поместитесь. Только почему «Сопвич»? У меня «Ньюпор». А вот на «Сопвиче» я вас точно бы не покатал. Это аэроплан одноместный.

Вот так и бывает: только решишь, будто улыбнулась тебе наконец удача, – и тут как раз получишь от судьбы по зубам.

Павел Романович наскоро разговор закончил и поспешил с авиатором распрощаться. Показалось, что тот ушел немного обиженный. Да только что оставалось делать?

Словом, пилот, да не тот.

Не получилась контратака на неведомого врага. Геката по-прежнему оставалась анонимной и оттого особенно смертоносной. Надо признать: то, что они до сей поры живы, объяснялось большей частью везением. И личной храбростью ротмистра, мысленно вздохнув, добавил про себя Дохтуров. Правда, мадемуазель Дроздова, узнав от атамана подробности поединка доктора с броневиком «Товарищ Марат», восторженно заявила, что Павел Романович – настоящий герой. Но это, конечно, по молодости.

Дохтуров попросил атамана вместо полета помочь с паровозом до Харбина. Попасть туда было теперь первостепенной задачей. Семин обещал – и слово сдержал.

Ждать пришлось более четырех часов. И вот тут-то произошла беседа с господином Соповым, имевшая самые важные последствия.

До поезда (читинский скорый, набитый мешочниками и беженцами, к которому атаман распорядился прицепить теплушку-двухоску) коротали время за чаем в том же привокзальном ресторане. Пути расходились: ротмистр сказал, что, пожалуй, останется у атамана. Клавдий Симеонович говорил, что воротится в Харбин, но позже – ехать в грязной теплушке он наотрез отказался. Анна Николаевна, хотя на словах и торопилась в материнский дом (та, верно, уж и надежду-то потеряла!), тоже решила повременить с отъездом.

А вот Павел Романович ждать не мог – его дело не терпело ни малейшего отлагательства.

– Знаете, – сказал Клавдий Симеонович, когда ротмистр отправился знакомиться с частью, куда был временно определен атаманом, а мадемуазель Дроздова прилегла на кушетке в углу, – не верю я в это чудесное снадобье. Вот ни на столько! – и показал ломаный, с траурной каемкой, ноготь.