Теперь, когда не осталось никакой надежды спасти маму, я хочу, чтобы все поскорее закончилось. К чему продлевать ее страдания и мою глубокую скуку, зачем проводить день за днем, глядя на этот полутруп, если я не в силах помочь? Я поделилась своими размышлениями с доктором Ревершоном. Этот человек всегда так стремительно шагает по коридорам, и лицо у него такое озабоченное, что никто не осмеливается отвлекать его. Но сил у меня почти не осталось, я собрала волю в кулак, и остановила его. Этот геловек — не Господь Бог, думала я, он не имеет права решать, кому из его несчастных пациентов жить, а кому умирать, значит, с ним можно поговорить прямо.

Он удивился, когда понял, что я не жду от него утешений. Мне даже показалось, что моя холодная рассудительность ему неприятна, Как будто трезвый взгляд на ситуацию отнимает у него частицу власти, которой он так дорожит.

Он решил осадить меня и спросил, сурово таращась через круглые очки, боюсь ли я смерти. На мгновение мне показалось, что я снова стала школьницей, хотя доктор Ревершон молод, у него ямочка на левой щеке, а светлая кудрявая шевелюра придает ему вид старого мальчика. Я ответила, что нет, не боюсь, что смерть для меня — всего лишь переход из одного состояния в другое, тайна, которую я, когда наступит мой черед, надеюсь познать не с ужасом, но с интересом.

Мой ответ ему не понравился. Он сказал, что все это — чистой воды теория, совершенно неприемлемая для врача, целыми днями копающегося в чужом дерьме. Дa, он так и сказал, прямо мне в лицо, чтобы я не рассчитывала, что он поможет прекратить мамины страдания. Для него терзаемый болью живой человек все равно лучше окоченевшего трупа.

Я решила не излагать доктору свою теорию насчет молекул и убраться подобру-поздорову, но он вдруг приказал мне следовать за ним. Выглядел Тевершон ужасно свирепо, и я было подумала, что он собирается сдать меня полиции за подстрекательство к убийству, но вместо этого…

Когда доктор закрыл за нами дверь, я даже не сразу поняла, где мы. Стены и пол были выложены белым кафелем, белые виниловые шторки прикрывали ряды боксов с выдвигающимися ящиками, где-то капала вода. Зеленоватый свет заливал зал, было ужасно холодно. Меня пробрала дрожь. Дверь распахнулась, и вошел какой-то человек в клеенчатом, как у мясника, фартуке; он толкал тележку, на которой лежал совершенно голый и совершенно мертвый мужчина. Я пришла в ярость из-за того, что позволила навязать себе подобное зрелище: мертвец меня нисколько не напугал, но мы не были знакомы при жизни, и ему вряд ли понравилось бы, что я созерцаю его навеки упокоившийся пенис.

— Вы такого хотите для своей матери? — поинтересовался доктор Ревершон.

— Хочу надеяться, что живых бы уважаете больше усопших, — с возмущением ответила я. — Ведь если это не так, вашим пациентам должно быть безразлично, жить или умирать, согласны?

Я пулей вылетела за дверь, но он рванулся следом, и мне пришлось его подождать: одна я бы не выбралась. Кроме того, я боялась случайно наткнуться на какую-нибудь комнату похуже морга.

Ревершон схватил меня за руку, обозвал маленькой динамисткой и пригрозил, что, если я и дальше буду отрывать людей от работы и нести всякую чушь, со мной обязательно случится несчастье. Он напоминал бешеного пса, готового наброситься и покусать врага, но я чувствовала, что возбуждаю его. Он хотел меня — молодую, живую, пухленькую и такую неуместную в мире страданий и смерти, где он вынужден был вариться в силу своей профессии.

Я не оттолкнула доктора, когда он набросился на меня и взасос поцеловал в губы, а потом начал жадно хватать за грудь и задницу. Он был мне неприятен, но абсурдность ситуации завораживала. С другой стороны, мне льстило, что я все еще способна пробуждать страсть. Многие женщины уступают мужчине из простой благодарности за восхищенный взгляд.

Когда доктор Февершон наконец отпустил меня, он счел нужным извиниться, и я почувствовала себя уязвленной. Он невозмутимо проводил меня до маминой палаты, и я почти пожалела, что не заставила его окончательно потерять голову. Мне хотелось, чтобы он находил меня красивой и попросил о свидании. Мысль о тайной связи возбуждала. Скажу сразу — я не испытывала к этому человеку никаких чувств, но была готова на любое приключение, лишь бы взбаламутить свое тусклое существование.

Из больницы я вернулась как никогда бодрая. Мне даже не было стыдно, что о себе я думаю больше, чем о маме, — для нее все было кончено. Предпочитаю приложить силы и надежду к чему-нибудь живому и многообещающему. Плевать я хотела на доктора Ревершона, но случившееся позволило мне открыть в себе новые качества. Я не собираюсь наставлять Луи рога с первым встречным, но сама мысль о том, что при желании я могла бы это сделать, наполняет душу нетерпеливым любопытством и возбуждает. Сегодня я довольствуюсь своей маленькой спокойной жизнью. Но кто знает, что может случиться завтра?

Жюльетта складывает листок и убирает его в сумочку — контрафактный «Вуиттон». подарок Пьера, купленный из-под полы на улице.

Когда это случилось? Лет сорок назад — а я до сих пор помню мельчайшие детали. Тот тип был просто омерзителен, считал, что ему все позволено, но, сам того не зная, помог мне пережить все эти годы. Великолепный врач! Я не изменяла Луи до встречи с Пьером, но не теряла надежды, что однажды меня похитит какой-нибудь соблазнитель. Иначе было не продержаться. Я верила в собственную безупречность. Брак — это такое лицемерие…

Пьер входит в воду с опаской, некрасиво подпрыгивая в волнах. Жюльетта смотрит на него придирчивым, ничего не прощающим взглядом. «Старик!» — думает она, и ужасное слово затмевает все остальное, она не чувствует нежности к этому мужчине, спасителю in extremis[4] из далеких грез. Пьер спас то, что оставалось от ее убогой жизни, но она не способна на благодарность. Во-первых, потому, что, не помани он ее надеждой на счастье, она бы продолжала жить как жила. Вот пусть теперь и отвечает! Кроме того, Пьер ничего не сумел бы изменить в ее жизни, если бы Жюльетта не прошла свою половину пути. Своим мужеством Жюльетта обязана только себе. Пьер ничем не рисковал, пускаясь в венецианскую авантюру.

Жюльетта знает, что несправедлива, но гордится тем, что перестала быть доброй и великодушной.

Счастье способно сделать непривычного к нему человека жестоким. Нам легче делиться с другими тем, чего мы нахлебались в этой жизни по самое «не хочу».

Жюльетта разворачивает французскую газету на странице новостей. Не читает объявлений о свадьбах и рождениях, но не пропускает ни слова в сообщениях о похоронах. Она сочувствует родственникам усопших, радуясь, что сама пока не отплыла к дальним берегам. Она благодарна тем, кто дожил до глубокой старости, — их выносливость означает, что она тоже уйдет не завтра. Погибшие по трагической случайности молодые не вызывают у нее ничего, кроме презрения, но она ужасается, когда семья в полном составе скорбит об уходе, после долгой болезни, ее ровесника или ровесницы.

Другие новости — наводнения, поиски маньяка, финансовый скандал — скользят мимо сознания Жюльетты, нет ничего важнее того, что происходит с ней самой в последние недели. Я — центр вселенной, хотя никто больше об этом не знает. Впрочем, вон тот мужчина, возможно, догадывается: он смотрит так, словно собирается заговорить. Вроде бы ненамного моложе меня, благородная седина, гордый взгляд. Загар красиво оттеняет светлые глаза! Хорошо, что он такой высокий! Коротышки в определенном возрасте начинают выглядеть смешно, как нелепые старые гномы, которые вечно куда-то торопятся на коротких толстых лапках. Боже! Он встает, кажется, намеревается подойти! А Пьер наконец окунулся, поплыл энергичным брассом и даже не смотрит в мою сторону.