– На автобусной остановке…

– На каждой автобусной остановке… Они тебя окружили и трахают… Как тупого американского дурака… Они начали трахать тебя в двадцать восемь лет. Ты позволишь им трахать себя до шестидесяти? Ты позволишь им трахать себя еще тридцать два года?

– Многие бы хотели оказаться на моем месте…

– Многие бы хотели… Иметь свой бизнес в Азии, свой заводик с послушными китайцами – да. Домик у моря – да. Девятнадцатилетнюю любовницу—китаянку – да. С которой можно сношаться целый день. Возможность трахать других баб тоннами – да, многие. Играть на саксофоне на берегу моря по ночам – да. Но иметь все это вместе в реальности – хрен его знает, Брат, является ли это пределом. Может ли это являться пределом. Хотеть и иметь – штуки разные до омерзения.

Мутная трель в ответ.

– Когда ты купишь яхту?

– Через годик. Можно купить и завтра. Есть по восемь тысяч долларов вполне приличные варианты, но хочется ведь получше. Ты же меня знаешь.

– И ты будешь возить туда трахаться баб на резиновой надувной лодочке? Грести веслом и рассказывать одну и ту же смайл—историю на английском? К чему стремиться, Брат?

– А в чем тогда Сила, Брат?

– В правде, Брат. Хрен ли спрашивать, если смотрел классику?

– В какой правде, Брат?

– В такой правде, Брат. Ты вспомни, как мы росли. В каком говне. Как стояли летом раком в огороде, чтобы есть картофель зимой из долбаных пыльных мешков, лежащих в подвале.

– Зачем мы это делали, Брат, ведь картофель уже тогда продавался в магазинах.

– Нам говорили, что в своем картофеле меньше нитратов, Брат.

– Нас наебывали, Брат, там продавалась такая же хуйня.

– Нас не наебали в главном, Брат. Тогда мы хотели чего—то по—настоящему, Брат. У нас было до хрена настоящих желаний, Брат. Тогда мы не хотели ни крутых тачек и коттеджей, ни кучу азиатских телок. Мы хотели, сидя в этой навозной куче, Маринку из крайнего дома, и еще мы хотели стать звездами. Но Маринку приезжали трахать реальные деревенские парни. У них были мотоциклы, Брат. Которые стоили реальных бабок. И нам оставалось только одно – стать Звездами. Звездами, Брат, а не оттраханными мудаками на яхте.

Вспомни хоть что—нибудь, что ты хотел в детстве. И выкинь эту дудку в жопу. Даже если ты сыграешь «Йестедэй» – это единственная мелодия из твоего сборника, от которой меня не тянет блевать на данный момент, пока ты не научился ее играть. Это всего лишь сделает более приятным допивание этой бутылки. А бабы тебе и так дают, Брат. Выкинь эту дудку в жопу.

Еврейские корни не позволили Брату—Которого—У—Меня—Нет выкинуть саксофон стоимостью четыреста пятьдесят долларов в море. Но с того разговора жизнь его измени—лась. Он явно что—то задумал. Какая—то идея пришла ему в голову после нашей беседы.

Новая девушка Брата серьезно увлекалась дизайном и архитектурой. В перерывах между сексом она торчала за кипой каких—то журналов в гостиной и готовилась к курсовым.

– Нашел ее на серьезном сайте, – кивал мне на читающую и что—то строчащую на ноутбуке китаянку Брат—Которого—У—Меня—Нет.

Была она исключительно милой в общении, даже по утрам, живо интересовалась не столько содержимым бумажника, сколько тем, чем живет тот или иной человек.

Так, меня она долго расспрашивала о европейском театре. К моему стыду, складного рассказа вышло минут на пять. Брат смотрел на меня с укором.

– Ну, вот. Опять опозорил семью. Я тебя представил как серьезного деятеля культуры, а ты обосрался по полной программе.

– А что тут рассказывать – выходи и играй.

Слабое оправдание.

Он спросил, какие фильмы ему нужно обязательно посмотреть, чтобы не ударить лицом в грязь.

Я, как мог, собрался с мыслями и набросал ему свой список.

1. «Ночь на земле».

2. «Мертвец».

3. «Весь этот джаз».

4. «Апокалипсис сегодня».

5. «Крылья над Берлином».

6. «Взвод».

7. «Торжество».

8. «Идиоты».

9. «Прирожденные убийцы».

10. «Догвиль».

Брат посмотрел на список и ухмыльнулся.

– Ну да – примерно это я по форумам и нашел. Там тоже был «Апокалипсис сегодня». Остальные девять другие.

Он что—то долго объяснял по—английски, после чего она громко рассмеялась и сказала:

– Гуд нагс фо райтер, стронг нагс.

Я понял это как похвалу своим ногам, необычайно красивым и сильным для много пишущего человека. Но что она имела в виду на самом деле – неизвестно.

С появлением девушки—дизайнера английский Брата сильно изменился. Он перестал выговаривать половину букв, специально создавая мне трудности. Его влюбленная речь превратилась для меня в нечленораздельное мычание, лишенное поэзии и музыкального очарования. Впервые Брата не тянуло освещать подробности своих сексуальных марафонов, хотя раньше это всегда приносило ему дополнительную радость. Глаза их светились таким неугасаемым теплым огнем домашнего уюта, что меня так и тянуло подарить им торшер или посудомоечную машину.

– Так я скоро буду лишним в этом двухэтажном влюбленном гнездышке, Брат.

– Вот затащи свою на наш остров, укради, и живите в доме шведов, их все равно не бывает десять месяцев в году. Сдадут вам баксов за триста – чисто символически. Я договорюсь. Будем вывешивать таблички результативности. Выйдешь на послеобеденный кофе на балкон и увидишь, что на моем доме висит табличка с цифрой семь. Это значит, что к этому моменту мы занимались любовью семь раз. И ты вывесишь свою табличку с цифрой два. Это значит, что на данный момент ты проигрываешь мне со счетом семь—два. Здорово я придумал?

Похоже, его романтическое настроение постепенно улетучивалось.

Еще через неделю Брат—Которого—У—Меня—Нет снова засобирался в деловую поездку во Вьетнам с одним из своих русских партнеров Александров. Прекрасно понимая, в чем заключаются русские деловые поездки, Ю сильно переживала, и я это видел.

– К моменту приезда твоей крали меня в стране не будет, так что давай здесь поаккуратнее, хотя бы без расчлененки, ладно?

– Все будет хорошо, – отвечал я, а сам думал, глядя на печальную Ю и вдохновленного сборами родственника: какие там три года – три недели максимум. И это – если ну очень сильная любовь, ну прямо роковая. Куда катится чертов мир?

– Что будет хорошо, Брат? Что ты смотришь с таким сожалением на мою подружку? О чем ты думаешь своей загадочной башкой, похожей на большое мусорное ведро?

– Об операции «веревочный мост», Брат. До сих пор не верится, что все получилось…

– Ты ничего не сделаешь плохого. Не будешь пристегивать ее наручниками к батарее, не будешь кидать в нее камнями… не будешь… что там еще может быть… Матерь Божья! Ты не будешь стрелять в нее из лука, когда она пойдет по мосту? Обещай, что не будешь! Ты справишься с этим искушением? Как я забыл про лук! Или мне на всякий случай увезти его на хрен? Что ты молчишь, Брат?

– Я не знаю, Брат…

– Зато я знаю, Брат. Несмотря на то, что еще есть пяток стран и пяток островов, куда бы я мог тебя перевезти, я больше не буду этого делать. И можешь зарубить себе это на носу. Как говаривал наш покойный дедушка Александр Борисович: «Не самовольничай!» Иначе тебя ждет некомфортное существование в азиатской тюрьме. Ду ю андестэнд ми?

– Ес. Ай андестэнд ю! Ай ноу.

25

Но главное последствие моя беседа с Братом—Которого—у—меня—нет возымела после. Уже после того, как все закончилось с очередной поездкой и его девушка—дизайнер с восточной мудростью героически все это пережила.

Он из всего делал выводы, неожиданные и самостоятельные, как молния. Он был как граф Монте—Кристо, мой двоюродный подонок.

Брат—Которого—У—Меня—Нет привлек своего замбийского друга, умеющего весьма недурственно, а главное – часами стучать на африканских барабанах, к созданию музыкальной группы. Надо ли говорить, что свои психоделические трели на саксофоне он сделал одной из главных составляющих этой музыкальной какофонии. Еще Брат откопал на задворках Пекина басиста—доходягу и завербовал в танцовщицы классную африканскую телку, истыканную пирсингом, как дуршлаг. Отныне каждые выходные троица собиралась на репетицию. И, смех смехом, а первый концерт уже даже был назначен в одном из ночных заведений Пекина, в клубе, в плане требований к музыке совершенно неприхотливом.